ПрофМед - Лекторий
В СУББОТНИЙ ВЕЧЕРОК, В «ПРОФМЕДИНФО» НА ОГОНЁК: «ПРИШЕЛЕЦ». Продолжение
155
Василий Софьин
(Продолжение. Начало опубликовано 06.01.24 г.)
Дальше произошло то, что также по-разному интерпретируется и вспоминается участниками этого не совсем обычного, хотя в принципе, тривиального, деревенского инцидента.
В жёлтом свете фонариков взлетел кулак размером с маленький арбуз и завис в воздухе в нескольких сантиметрах от лица Пришельца.
Владелец кулака крякнул и недоуменно дернул руку. Она не поддалась. Зрители с некоторым страхом и удивлением наблюдали происходящее.
Пришелец слегка улыбался, рассматривая крестьянское орудие труда – судорожно сжатую кисть, застывшую в нескольких сантиметрах от его, пришельца, носа.
- Пусти! Прохрипел Витёк, пытаясь в то же время, нанести удар свободной левой рукой в живот Пришельца. Однако и вторая рука не достигла цели, как бы увязнув в невидимой преграде. При этом дёргающаяся поза сельчанина приняла столько комичный, чаплинский, вид, в прыгающем свете фонариков, что толпа невольно стала смеяться.
- А я и не держу, спокойно сказал Пришелец и нападавший, дернувшийся в очередной раз, чуть не упал, освободившись от невидимых пут и сделав несколько семенящих шагов назад. Все вокруг уже откровенно хохотали.
- Значит так, славяне,- тихо произнёс таинственный незнакомец. Толпа разом перестала смеяться.
-Предлагаю закончить раут знакомства и мирно разойтись. Завтра, точнее, уже сегодня, будет день и будет пища. Я пришел к вам с миром, а посему, далее, мирно сотрудничаем или, что лучше - держим нейтралитет. А то «Суд Линча» устроили. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Тоже мне «разинцы-пугачёвцы» нашлись. Вы милые мои, историю забыли или не знаете изначально Все эти бунты и революции, рано или поздно, плохо заканчивались и для самих бунтовщиков и для их лидеров.
Народ мало что понял по поводу сотрудничества и нейтралитета и суда Линча, но фокусом с нападавшим Витьком всё же озадачился. Стали расползаться, бормоча проклятия.
Витёк, топтался еще на месте.
- Что-то хотите спросить? Любезно поинтересовался Пришелец.
- Да. А выпить у тебя не найдётся?
- Нет. Алкоголя у меня нет. Вопросов больше нет?
- А что это было? Что меня «тормознуло» и схватило за руки?
- Это было локальное нейромагнитное поле, которое я генерирую в экстремальных ситуациях. Никола Тесла. Припоминаете?
- Ага. Припоминаю. Вполне. Поле. Магниты. Чего не понять. Ну я пошел, тогда? И вдруг, перейдя на «Вы» спросил,- «Как Вас звать-то?».
- Гордей. Если быть точным – Гордей Васильевич.
- Ты смотри, - ухмыльнулся Витёк,- и впрямь Гордей! Затем растворился в темноте проулка.
- Ну, что же,- пробормотал Гордей, с трудом закрывая изуродованную калитку,- первый визит аборигенов, прошёл в тёплой, дружеской обстановке, на высоком, дипломатическом уровне. Достигнуто полное или почти полное взаимопонимание сторон. Есть консенсус!
Глава 2
Обустройство.
- О каком времени идёт речь в этом повествовании? Спросит досужий читатель, одолевшие предыдущие страницы текста. Текста, который пишется, честное слово, уже много лет. Смело можно сказать, что не пишется, а рождается. В муках, разумеется, и сомнениях, начиная с конца 90-х годов, прошлого столетия. Именно тогда и начались эти события. Нет! Начались они несравненно раньше, но это не имеет никакого значения. Время - субстанция загадочная и коварная. Не будем её трогать и дразнить, а то заведёт чёрт знает куда. Не выберемся.
Много лет прошло с того времени, когда в нашей Великой и необъятной стране была объявлена «Перестройка». Ныне, большая часть электората, хулит это потрясение, начавшееся весьма безобидно и радостно. Мы с упоением слушали велеречивого. бодрого Генсека с пятном во лбу. После шамкающего, доброго «полутрупа» с густыми бровями, он казался нам и ангелом, и архангелом в плоти, который наконец-то выведет «застоявшийся» СССР из стойла, и мы помчимся вскачь. …
Куда, как-то все смутно себе представляли, но это не так уж было важно. Какой русский не любит быстрой езды. Мы долго запрягали сани и вот теперь уж, поберегись! Свобода!
Свежий ветерок «оттепели» 60-х немного растопил суровые, натерпевшиеся сердца россиян, породил славную, незабвенную до слёз, когорту романтиков и поэтов, бессребреников и альтруистов.
Ветер перестройки, стремительно превратившись в вихрь, выбил окна и двери человеческих душ. Из «подвалов и катакомб» человеческого нутра полезло все низменное и хищное, что до этого сдерживалось идеологией и пропагандой соответствующих государственных структур.
На страну навалилось то, что она уже имела удовольствие несколько раз испытать – безвременье и безвластие, беззаконие и произвол, воровство, обман, грабёж!
Старая, мутная, медленная река слилась с молодой бурной речкой, тоже не хрустальной от мути, поднятой со дна. Образовавшийся поток понес нас неведомо куда, топя, тех кто плавать не умел и учиться не захотел, выбрасывая на болотистые берега ослабевших и вынося в чудные заводи выплывших и всплывших.
Итак. Конец 90-х, о которых что только и кто только ни писал, ни снимал и ни ставил на сценах. Заволжское село. Точнее деревня. До революции, «Великой и ужасной» было село, так как стояла плохонькая, но церковь. Большевики с революционным азартом церковь изничтожили, умело трансформировав его в овощной склад, в основном пустующий, так как овощей революция ещё выращивать не научилась. Некогда было.
На момент описываемых событий народ серьёзно заговорил о возведении храма Божьего и тем самым возвращению административной единице статуса села.
Тяга к святому, неистребима в таинственной русской душе, что не даёт погибнуть надеждам на лучшее в этой земной, многогрешной и неустроенной жизни.
Особые надежды возлагались на Веру в Справедливость! Справедливость, как идеальное состояние общества, когда всем хорошо и всем воздаётся по заслугам и личным замечательным качествам, при минимальных собственных усилиях и затратах.
Именно, справедливость и независимость от всех и вся, были целью Гордея, который искал эти энтелехии, скитаясь во времени и пространстве.
- «Думы мои думы, что мне делать с вами, что вы встали предо мною грустными рядами?». Действительно, сэр, что вы собираетесь делать дальше? С чего начинать строительство своего Государства? Как обустраивать? Может быть с парламента начать? Хотя знаю, в душе вы конституциональный монархист и демократия вам противна. Может быть с классиками посоветоваться? Макиавелли? Карл Маркс, Владимир Ильич? Лев Давидович? Солженицын, опять же? Как там у него?
«Часы коммунизма — своё отбили.
Но бетонная постройка его ещё не рухнула.
И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами…».
Бакунин Михаил Александрович, добрейшей души человек, тоже мог бы быть полезным в правильном выборе дальнейшего жизнеустроения. Это его, вроде бы идея о праве каждого гражданина-славянина на участок земли. Нет! С анархистами каши не сваришь. Бездельники и шалапуты. Участок земли у меня теперь есть. Что с ним делать? Тогда может быть воспользоваться трудами Жан Жаковича Руссо? К природе я вернулся. Осталось раздеться донага и питаться коровьими лепёшками. На роль аристократа дез Эссента тоже не гожусь. У того хоть библиотека была! Капитан Немо? Подводная лодка в заволжских степях…
А! Вот ещё – мистический анархизм! Жора Чулков! Когда я с ним пересекался и слушал его возвышенные речи о внутренней свободе личности и стремлении к сверхиндивидуализма? Кажется, в году 1906? После выхода в свет его основного бреда - «О мистическом анархизме».
Мне тогда импонировала его идея о внутренней свободы личности, отрицавшую любую форму контроля над ней, но потом понял, что это не та идеология. От неё до фашизма один шаг. Спорил с ним на эту тему. Жора обвинил меня в молодости (мне только исполнилось 33) и, как следствие – идейной близорукости. Впрочем, Советская власть не тронула Георгия Ивановича. Талантлив был до безумия, хотя стихи слабоваты и скучны, вот типа такого:
Три перед нами дороги вьются
Смеются над нами,
Цветами
Манят вдаль,
Где трава голубеет
На сонной поляне,
В обмане.
Пойдёшь по первой-
Земля ужалит;
По второй,-
Загорится трава под ногой;
А третья – в тайгу:
Я любовь для нея берегу!
Говорили, что Блок не любил Чулкова, хотя Жора ему стишок посвятил. Касаемо тайги. Был я там. Очень много деревьев. Вгоняет в тоску и беспокойство. Иное дело – степь. Простор для души и тела. Нет, правильно я сделал, что переместился сюда. Попробую здесь создать своё Государство.
Вот так, слегка насмешливо, и как-то рассеянно, размышлял Гордей, в тишине и темноте своего деревенского обиталища. Ночь. Старый саманный дом потрескивал и постанывал. Останавливался и вновь аритмично начинал постукивать будильник, уложенный «лицом» вниз. Подарок прежних хозяев, очень напоминал умирающего сердечного больного, астматика, к тому же, но новый владелец, не торопился его выбрасывать.
Гордей питал слабость к приборам, указывающим текущее время, так как со временем находился в особых отношениях, ниспосланных ему…
Впрочем, об этом в свое время. Каламбур, однако!
Темно. Холодно. Гордей поплотней, запахнул куртку, поудобней устроился среди многочисленных бугров и кочек панцирной кровати, застланной тощим тюфячком. Подушку Гордей выбросил в первый день вселения. Страшна и негигиенична она была; под головой у него лежало корявое полено неизвестного происхождения.
-Тоже мне Рахметов нашёлся, - усмехнулся Гордей,- подбирая подходящее положение своего изголовья. Мех капюшона приятно ласкал и согревал лицо.
- Что ж! Я так думаю, что «Государство» надо обстраивать со строительства границы, то есть, грубо говоря - забора. Плетень, штакетник, сетка рабица, металлопрофиль и шифер отпадают. Пусть Монако и разные там Лихтенштейны обносят свои убогие владения такими роскошными оградками. Колючая проволока с высоким напряжением и противопехотными минами пока не подходит. Возвести крепостную стену со рвом? Слишком вызывающе и отдаёт феодализмом. Во рве соберётся вонючая вода, разведутся лягушки, комары. Утонет ещё кто-нибудь любопытный, по-пьяни, не дай Бог. Проще всего, конечно, трёхметровый бетонный заборишко с битым стеклом по верхнему гребню. Дёшево и сердито, но не эстетично.
Придумал! Я знаю, какая граница будет у моего «Государства»! «Угрюмый танк», конечно, проползёт, но надеюсь, до полномасштабных военных действий, политика моего суверенного «Государства». не доведёт. Главный наш предполагаемый противник, кто? Homo sapiens! Существо биосоциальное. Посему и демаркационная полоса у нас будет биологическая, благо и время года для этого подходящее. Весна, ведь кажется наступает. Впрочем, если и осень, то ничего страшного. В любом случае, надо поторопиться. Гордей повернулся на бок, сыграв дребезжащий ноктюрн на ржавой кроватной сетке, и крепко уснул.
Проснулся от лёгкого шороха и нежного, как дуновение эльфа, касания щеки. Привычным жестом включил старенький «Петцель», объехавший с ним полмира. На благородной овчине воротника сидела мышка, поблёскивая умненькими, как у студентки-отличницы, глазками.
- Что, детка, пора вставать? Замёрзла, погреться приползла? Да, весна ныне холодноватая. Или всё же осень? Ладно разберусь в ближайшее время.
Согнал, бережно, нахального грызуна. Скрипя кроватью, встал. Изо рта пар, причудливо клубящийся в жёлтом свете фонарика. Экономя батарейки, зажёг свечку. Черная тень с треугольной головой, закрытой капюшоном, двинулась по белёной стене. Единственным её украшением был портрет Антона Павловича Чехова, насмешливо взирающего на обитателя неуютного дома сквозь неизменное пенсне.
- Печку бы стопить, да чем? Да, брат Гордей, разруха полнейшая в твоём Государстве. Как при большевиках в 20-е годы. Припоминаешь? Фритьоф Нансен, благородный красавец Викинг, покоритель льдов Арктики и Антарктики, тогда еще в голодающее Поволжье приезжал с эшелоном муки и яичного порошка. Омлетом тебя угощал. Что у нас со временем? Четыре часа утра. Нормально. Всё же печку надо затопить. В кладовке видел кучу барахла.
«Сяду у камина, брошу пить, хорошо бы собаку купить!».
Пить я бросил, а камин и собака обязательно будут.
В кладовке, среди старых кастрюль, тазов и тряпья, Гордей нашёл перевязанные стопки книг и старых газет. Газеты были за 1972 год – «Правда», «Гудок» и «Труд». Сжигать рука не поднимется. Книги разномастные – от руководства по починке телевизоров и брошюр по борьбе с ящуром, до Ф. Энгельса – «Диалектика природы» и романов советского писателя Всеволода Кочетова.
- Со вкусом подобрана народная библиотечка. Широк был кругозор у сельского интеллигента,- вслух констатировал новый жилец, - Грех великий книги сжигать, но, пожалуй, Кочетов вполне пойдёт на розжиг, также как и учебники по радиотехнике. Сейчас уж и такой радиотехники то нет и соцреализма давно нет. О! Вот подходящее топливо. И топор рядом валяется. В углу стоял покосившийся кухонный стол.
Сбросив куртку, Пришелец, иногда я буду называть его Колонистом, по аналогии с героем Александра Грина, энергично разбил мебель на мелкие дощечки и щепочки и вскоре в утробе печки бодро и жизнеутверждающе полыхал огонь, подпитываемый романами социалистического реалиста.
Проделав рутинную, прометееву работу, Колонист вышел во двор. Серая темнота и зябкая сырость поглотила его. С вечера он подставил относительно чистое, а главное, не дырявое ведро, под водосток. За ночь подморозило, но талой воды набраться успело. Она покрылась тонкой коркой льда. Колонист задумчиво потыкал в ледышку пальцем, пробил дырку. Водичка обожгла холодом.
- Что ж для моциона хватит, а чай ещё в термосе остался. Где тут у нас коммунальные удобства? За углом?
После улицы в доме показалось очень даже тепло. Во всяком случае, изо рта пар уже не шёл. Пришелец поставил ведро на плиту. Скудное топливо кончалось. Гордей посветил фонариком. В простенке, между двух маленьких окошек, мутное зеркало, в деревянной раме. На правой стене - уже упомянутый великий русский писатель и сломанные ходики. Единственная уцелевшая стрелка замерла где-то в районе часа или 13 часов. Это смотря как захочется. На деревянной переборке, отгораживающей «залу» от кухни, где собственно и топилась печурка с плитой, погнутый гвоздь с обрывком верёвки.
- Здесь, вероятно, висел Рембрандт, предположил Гордей, - не сам, конечно художник, а какой-то его из шедевров, допустим «Заговор Юлия Цивилиста». Хозяева прихватили шедевр с собой и безвозмездно передали в Дрезденскую картинную галерею. Благородные люди! Колонист обратил внимание, что над всеми окнами висели багеты в виде толстых, крашенных палок .
- Красное дерево, поздний ренессанс дворцового интерьера! Мещанская роскошь, но очень хорошо горит.
Снять багеты было легко, и через минуту. они уже возбуждали совсем угасшее пламя печки. Над ведром с талой водой запарило. Гордей, не спеша разделся до пояса и, напевая - «если жив пока ещё – гимнастикой… », мужественно вышел в промозглую темень двора. Зарядка продолжалась десять минут, за которые он сделал девять упражнений, в том числе отжался от грязного крылечка ровно столько раз, сколько стукнуло ему в очередной раз в этот год. 33 раза!
Тем временем, забрезжили сумерки. Потянул тёплый ветер с веста. Заморосил мелкий дождичек. Продолжая энергично размахивать руками, Гордей вошел в дом, достал из объёмного баула чистое полотенце, яростно растёрся и, поставив свечу на подоконник кухонного окна, приступил к сложной процедуре бритья. В начале, из того же баула был извлечён потёртый, но благородно-добротный, тёмной кожи, несессер. В его крышку было вставлено зеркало. Эту полезную вещицу ему подарил все тот же Фритьоф Нансен, в конце ноября 1921 года. Их пути пересеклись в городе Марксштадт, бывшем Боронске. Гордей приехал в этот, некогда богатый при Столыпине, город на Волге, изучать случаи каннибализма среди голодающих. Практически, Фритьоф спас Гордея от смерти. Гордей тогда ещё не умел генерировать защитное поле. За ним гнались три тётки с топорами. Цель их была незатейлива - зарубить и сделать из него тушёнку или солонину.
Полярный исследователь ехал по дороге на открытом автомобиле, типа «Линкольн», и Гордей, почти на полном ходу, вспрыгнул на подножку. Водитель поддал газу и зверообразные тётки в лохмотьях отстали. Защитным полем, на тот период своего «эмбрионального» развития, Гордей ещё не обладал, но сразу узнал Нансена и приветствовал великого путешественника на чистейшем английском, которым хорошо владел, но не любил за примитивизм и малодушевность.
Фритьоф энергично салютовал ему, как старому знакомому. Гордей вспомнил, что они уже встречались в 1893 году, когда Нансен на своём «Фраме» подплыл к Таймыру, где в неуютной бухте Прончищевой Гордей в тот год зимовал, путешествуя в одиночку по кромке Полярного побережья Российской империи.
Гордею тогда только что исполнилось ровно 33 года и он, полный сил и надежд, уморив кучу ездовых собак, северных оленей, ненцев и якутов, пробирался к Беринговому проливу. Благородный филантроп охотно поделился с Гордеем сушеными овощами, патронами к винчестеру, европейскими газетами и керосином.
И вот ведь запомнил, хотя Гордей был на тот момент времени заросшим, как снежный человек и грязным, как человек без определенного места жительства.
Все путешественники одиночки, кроме, конечно, Фёдора Конюхова, берущего с собой в странствия душевую кабину, выглядят и пахнут, примерно, одинаково. Единственно, что отличало Гордея от своих странствующих коллег (кроме Конюхова), это то, что он сохранял приятный запах тела человека, только что принявшего ароматическую ванну, а не преодолевшего накануне, многомесячный и тысячекилометровый путь в торосах, льдах и приполярных болотах, то есть местах, которые избегают даже белые медведи, местные жители и студенты-туристы из Москвы и Саратова.
В городе Марксштадте, за кружкой горячего какао, Нансен и подарил Гордею на прощание прелестный несессер и пожелал удачи в его бесконечных странствиях. Договорились встретиться в Антарктиде, но как-то не сложилось.
В 1929 году Фритьоф умер. Столь ранней смерти, очень жизнелюбивого путешественника, в немалой степени, по мнению Гордея, способствовал последний любовный роман Нансена с барышней-журналисткой, моложе его на 30 лет.
Гордей послал телеграмму соболезнования, с просьбой исполнить во время похоронной церемонии (Нансена экологично кремировали), произведение Шуберта - «Смерть и девушка».
Просьба путешественника из России была исполнена, а прах, точнее пепел, его великого друга был захоронен среди норвежских березок.
После некоторых неудачных попыток, свеча, лицо Гордея и зеркало несессера были совмещены таким образом, что «операционное» поле было достаточно освещённым.
В пластиковый стаканчик из несессера было насыпано немного пахучего мыльного порошка и добавлена тёплая вода. Энергично поболтав помазком из длинной свиной щетины, немецкого происхождения, Гордей сотворил обильную пену, кою немедленно нанес на все необходимые поверхности лица. Достал и сам инструмент для бритья. Это была опасная бритва.
В эпоху электроники и всеобщей автомобилизации, сей предмет мужской гигиены, смотрелся как каменный топор или кавалерийская сабля. Однако это была необычная бритва. Она напоминала одновременно миниатюрный самурайский меч для харакири и какое-то гигантское, но изящное насекомое. На чёрной ручке, золотом, полустёртая готическая надпись «Zolinger» и дата 1936 год. Именно в том году, Гордей купил эту бритву в Мюнхене, решив сделать себе такой роскошный подарок на свое тридцатитрёхлетие.
Точными быстрыми движениями Гордей стал бриться, снимая пену с бритвы на белоснежную салфетку, разложенную на коленях. Закончив процедуру, он тщательно сполоснул лезвие и, не протирая, положил сушиться на другую маленькую, но также, белоснежную салфетку. После чего, захватив стаканчик с остатками грязной пены и ведро с тёплой водой, вышел во двор. Энергично светало. В воздухе отчётливо и недвусмысленно пахло весной и навозом с соседнего двора, где уже нетерпеливо мычали коровы, стучали копытцами овцы и хрюкали вечно голодные хрюшки. По всему селу лаяли охрипшие собаки, кричали петухи и звенели вёдра. Село проснулась.
Умывшись, вначале ледяной водой, тонкой струйкой стекавшей с водосточного жёлоба, а затем тёплой из ведра, Гордей, вытираясь на ходу махровым полотенцем, вернулся в уже прогревшийся, а потому пахнувший жильём дом.
Гигиенические процедуры Гордей завершил обильным орошением лица и шеи тёмно-зелёным одеколоном «Шипр», выливая его на ладонь из плоского флакона в кожаной оплётке.
Завтрак был коротким и скудным. Чашка травяного несладкого чая, кусочек ржаного хлеба и ломтик сыра «Чеддер».
После завтрака, достав из того же несессера электрическую зубную щётку, приобретённую в ГУМе и крохотный тюбик зубной пасты, неимоверное количество которых выдали бесплатно при покупке щётки, Гордей опять вышел во двор.
Небо давило серыми облаками, которые сыпали коктейлем из мелкого дождя и снега. Несмотря на это, Гордей чистил зубы долго и основательно, при этом его не покидало чувство, знакомое всем охотникам. За ним явно кто-то следил. Не вынимая жужжащей щётки изо рта, он двинулся к калитке и услышал торопливые, чавкающие шаги. Открыв покосившуюся калитку, увидел в талом снеге глубокие следы. Присел, опустил в след ладонь, провёл по зернистой поверхности, хмыкнул и вернулся в дом.
На засыпанной пеплом жести у печки лежал чёрный томик из собрания сочинений советского реалиста. Дровишки прогорели, но Гордей пожалел одиозного социалистического реалиста, не любившего интеллигенцию.
- Так, том второй. Что в нём? О, как! «Чего же ты хочешь?» Роман! Интересный вопрос. Главное, редкий. Было «Что делать?», «Кто виноват?». Это вот так – конкретно. Очень подходящий вопрос в моём положении. Надо почитать, - Гордей положил томик на подоконник.
- Что ж, пора ехать. Автобус отправляется в семь. Что берём? Смотри-ка я уже начал разговаривать сам с собой. Психологи говорят – это признак адаптации к одиночеству, помогающий не сойти с ума. Если, конечно, он есть.
Гордей достал из баула маленький рюкзачок с одной широкой лямкой и жёлтую кобуру, из которой хищно выглядывала чёрная, рифленая рукоятка короткоствольного револьвера. Уложив в рюкзак кобуру, папку с документами и томик с риторическим вопросом, он задумчиво посмотрел на баул.
- Куда мне тебя девать, спутник мой верный? Оставлять в доме нельзя. Сюда явно придут любопытные, беспринципные люди, не испытывающих уважения к частной собственности.
Взяв баул, он вышел во двор и отправился в сарай. Там было ужасно. Точнее, чего там только не было! Всё абсолютно не нужное в этой жизни, впрочем, как и в той. Гордей небрежно бросил в дальни угол баул из верблюжьей кожи, навязанный ему весёлым арабом в Каире за 150 долларов при красной цене в полтинник. Сверху так же небрежно накинул облезлую плюшевую шубейку, сконструированную, вероятно, ещё во время угара Нэпа. Дверь сарая оставил приоткрытой.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Дальше произошло то, что также по-разному интерпретируется и вспоминается участниками этого не совсем обычного, хотя в принципе, тривиального, деревенского инцидента.
В жёлтом свете фонариков взлетел кулак размером с маленький арбуз и завис в воздухе в нескольких сантиметрах от лица Пришельца.
Владелец кулака крякнул и недоуменно дернул руку. Она не поддалась. Зрители с некоторым страхом и удивлением наблюдали происходящее.
Пришелец слегка улыбался, рассматривая крестьянское орудие труда – судорожно сжатую кисть, застывшую в нескольких сантиметрах от его, пришельца, носа.
- Пусти! Прохрипел Витёк, пытаясь в то же время, нанести удар свободной левой рукой в живот Пришельца. Однако и вторая рука не достигла цели, как бы увязнув в невидимой преграде. При этом дёргающаяся поза сельчанина приняла столько комичный, чаплинский, вид, в прыгающем свете фонариков, что толпа невольно стала смеяться.
- А я и не держу, спокойно сказал Пришелец и нападавший, дернувшийся в очередной раз, чуть не упал, освободившись от невидимых пут и сделав несколько семенящих шагов назад. Все вокруг уже откровенно хохотали.
- Значит так, славяне,- тихо произнёс таинственный незнакомец. Толпа разом перестала смеяться.
-Предлагаю закончить раут знакомства и мирно разойтись. Завтра, точнее, уже сегодня, будет день и будет пища. Я пришел к вам с миром, а посему, далее, мирно сотрудничаем или, что лучше - держим нейтралитет. А то «Суд Линча» устроили. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Тоже мне «разинцы-пугачёвцы» нашлись. Вы милые мои, историю забыли или не знаете изначально Все эти бунты и революции, рано или поздно, плохо заканчивались и для самих бунтовщиков и для их лидеров.
Народ мало что понял по поводу сотрудничества и нейтралитета и суда Линча, но фокусом с нападавшим Витьком всё же озадачился. Стали расползаться, бормоча проклятия.
Витёк, топтался еще на месте.
- Что-то хотите спросить? Любезно поинтересовался Пришелец.
- Да. А выпить у тебя не найдётся?
- Нет. Алкоголя у меня нет. Вопросов больше нет?
- А что это было? Что меня «тормознуло» и схватило за руки?
- Это было локальное нейромагнитное поле, которое я генерирую в экстремальных ситуациях. Никола Тесла. Припоминаете?
- Ага. Припоминаю. Вполне. Поле. Магниты. Чего не понять. Ну я пошел, тогда? И вдруг, перейдя на «Вы» спросил,- «Как Вас звать-то?».
- Гордей. Если быть точным – Гордей Васильевич.
- Ты смотри, - ухмыльнулся Витёк,- и впрямь Гордей! Затем растворился в темноте проулка.
- Ну, что же,- пробормотал Гордей, с трудом закрывая изуродованную калитку,- первый визит аборигенов, прошёл в тёплой, дружеской обстановке, на высоком, дипломатическом уровне. Достигнуто полное или почти полное взаимопонимание сторон. Есть консенсус!
Глава 2
Обустройство.
- О каком времени идёт речь в этом повествовании? Спросит досужий читатель, одолевшие предыдущие страницы текста. Текста, который пишется, честное слово, уже много лет. Смело можно сказать, что не пишется, а рождается. В муках, разумеется, и сомнениях, начиная с конца 90-х годов, прошлого столетия. Именно тогда и начались эти события. Нет! Начались они несравненно раньше, но это не имеет никакого значения. Время - субстанция загадочная и коварная. Не будем её трогать и дразнить, а то заведёт чёрт знает куда. Не выберемся.
Много лет прошло с того времени, когда в нашей Великой и необъятной стране была объявлена «Перестройка». Ныне, большая часть электората, хулит это потрясение, начавшееся весьма безобидно и радостно. Мы с упоением слушали велеречивого. бодрого Генсека с пятном во лбу. После шамкающего, доброго «полутрупа» с густыми бровями, он казался нам и ангелом, и архангелом в плоти, который наконец-то выведет «застоявшийся» СССР из стойла, и мы помчимся вскачь. …
Куда, как-то все смутно себе представляли, но это не так уж было важно. Какой русский не любит быстрой езды. Мы долго запрягали сани и вот теперь уж, поберегись! Свобода!
Свежий ветерок «оттепели» 60-х немного растопил суровые, натерпевшиеся сердца россиян, породил славную, незабвенную до слёз, когорту романтиков и поэтов, бессребреников и альтруистов.
Ветер перестройки, стремительно превратившись в вихрь, выбил окна и двери человеческих душ. Из «подвалов и катакомб» человеческого нутра полезло все низменное и хищное, что до этого сдерживалось идеологией и пропагандой соответствующих государственных структур.
На страну навалилось то, что она уже имела удовольствие несколько раз испытать – безвременье и безвластие, беззаконие и произвол, воровство, обман, грабёж!
Старая, мутная, медленная река слилась с молодой бурной речкой, тоже не хрустальной от мути, поднятой со дна. Образовавшийся поток понес нас неведомо куда, топя, тех кто плавать не умел и учиться не захотел, выбрасывая на болотистые берега ослабевших и вынося в чудные заводи выплывших и всплывших.
Итак. Конец 90-х, о которых что только и кто только ни писал, ни снимал и ни ставил на сценах. Заволжское село. Точнее деревня. До революции, «Великой и ужасной» было село, так как стояла плохонькая, но церковь. Большевики с революционным азартом церковь изничтожили, умело трансформировав его в овощной склад, в основном пустующий, так как овощей революция ещё выращивать не научилась. Некогда было.
На момент описываемых событий народ серьёзно заговорил о возведении храма Божьего и тем самым возвращению административной единице статуса села.
Тяга к святому, неистребима в таинственной русской душе, что не даёт погибнуть надеждам на лучшее в этой земной, многогрешной и неустроенной жизни.
Особые надежды возлагались на Веру в Справедливость! Справедливость, как идеальное состояние общества, когда всем хорошо и всем воздаётся по заслугам и личным замечательным качествам, при минимальных собственных усилиях и затратах.
Именно, справедливость и независимость от всех и вся, были целью Гордея, который искал эти энтелехии, скитаясь во времени и пространстве.
- «Думы мои думы, что мне делать с вами, что вы встали предо мною грустными рядами?». Действительно, сэр, что вы собираетесь делать дальше? С чего начинать строительство своего Государства? Как обустраивать? Может быть с парламента начать? Хотя знаю, в душе вы конституциональный монархист и демократия вам противна. Может быть с классиками посоветоваться? Макиавелли? Карл Маркс, Владимир Ильич? Лев Давидович? Солженицын, опять же? Как там у него?
«Часы коммунизма — своё отбили.
Но бетонная постройка его ещё не рухнула.
И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами…».
Бакунин Михаил Александрович, добрейшей души человек, тоже мог бы быть полезным в правильном выборе дальнейшего жизнеустроения. Это его, вроде бы идея о праве каждого гражданина-славянина на участок земли. Нет! С анархистами каши не сваришь. Бездельники и шалапуты. Участок земли у меня теперь есть. Что с ним делать? Тогда может быть воспользоваться трудами Жан Жаковича Руссо? К природе я вернулся. Осталось раздеться донага и питаться коровьими лепёшками. На роль аристократа дез Эссента тоже не гожусь. У того хоть библиотека была! Капитан Немо? Подводная лодка в заволжских степях…
А! Вот ещё – мистический анархизм! Жора Чулков! Когда я с ним пересекался и слушал его возвышенные речи о внутренней свободе личности и стремлении к сверхиндивидуализма? Кажется, в году 1906? После выхода в свет его основного бреда - «О мистическом анархизме».
Мне тогда импонировала его идея о внутренней свободы личности, отрицавшую любую форму контроля над ней, но потом понял, что это не та идеология. От неё до фашизма один шаг. Спорил с ним на эту тему. Жора обвинил меня в молодости (мне только исполнилось 33) и, как следствие – идейной близорукости. Впрочем, Советская власть не тронула Георгия Ивановича. Талантлив был до безумия, хотя стихи слабоваты и скучны, вот типа такого:
Три перед нами дороги вьются
Смеются над нами,
Цветами
Манят вдаль,
Где трава голубеет
На сонной поляне,
В обмане.
Пойдёшь по первой-
Земля ужалит;
По второй,-
Загорится трава под ногой;
А третья – в тайгу:
Я любовь для нея берегу!
Говорили, что Блок не любил Чулкова, хотя Жора ему стишок посвятил. Касаемо тайги. Был я там. Очень много деревьев. Вгоняет в тоску и беспокойство. Иное дело – степь. Простор для души и тела. Нет, правильно я сделал, что переместился сюда. Попробую здесь создать своё Государство.
Вот так, слегка насмешливо, и как-то рассеянно, размышлял Гордей, в тишине и темноте своего деревенского обиталища. Ночь. Старый саманный дом потрескивал и постанывал. Останавливался и вновь аритмично начинал постукивать будильник, уложенный «лицом» вниз. Подарок прежних хозяев, очень напоминал умирающего сердечного больного, астматика, к тому же, но новый владелец, не торопился его выбрасывать.
Гордей питал слабость к приборам, указывающим текущее время, так как со временем находился в особых отношениях, ниспосланных ему…
Впрочем, об этом в свое время. Каламбур, однако!
Темно. Холодно. Гордей поплотней, запахнул куртку, поудобней устроился среди многочисленных бугров и кочек панцирной кровати, застланной тощим тюфячком. Подушку Гордей выбросил в первый день вселения. Страшна и негигиенична она была; под головой у него лежало корявое полено неизвестного происхождения.
-Тоже мне Рахметов нашёлся, - усмехнулся Гордей,- подбирая подходящее положение своего изголовья. Мех капюшона приятно ласкал и согревал лицо.
- Что ж! Я так думаю, что «Государство» надо обстраивать со строительства границы, то есть, грубо говоря - забора. Плетень, штакетник, сетка рабица, металлопрофиль и шифер отпадают. Пусть Монако и разные там Лихтенштейны обносят свои убогие владения такими роскошными оградками. Колючая проволока с высоким напряжением и противопехотными минами пока не подходит. Возвести крепостную стену со рвом? Слишком вызывающе и отдаёт феодализмом. Во рве соберётся вонючая вода, разведутся лягушки, комары. Утонет ещё кто-нибудь любопытный, по-пьяни, не дай Бог. Проще всего, конечно, трёхметровый бетонный заборишко с битым стеклом по верхнему гребню. Дёшево и сердито, но не эстетично.
Придумал! Я знаю, какая граница будет у моего «Государства»! «Угрюмый танк», конечно, проползёт, но надеюсь, до полномасштабных военных действий, политика моего суверенного «Государства». не доведёт. Главный наш предполагаемый противник, кто? Homo sapiens! Существо биосоциальное. Посему и демаркационная полоса у нас будет биологическая, благо и время года для этого подходящее. Весна, ведь кажется наступает. Впрочем, если и осень, то ничего страшного. В любом случае, надо поторопиться. Гордей повернулся на бок, сыграв дребезжащий ноктюрн на ржавой кроватной сетке, и крепко уснул.
Проснулся от лёгкого шороха и нежного, как дуновение эльфа, касания щеки. Привычным жестом включил старенький «Петцель», объехавший с ним полмира. На благородной овчине воротника сидела мышка, поблёскивая умненькими, как у студентки-отличницы, глазками.
- Что, детка, пора вставать? Замёрзла, погреться приползла? Да, весна ныне холодноватая. Или всё же осень? Ладно разберусь в ближайшее время.
Согнал, бережно, нахального грызуна. Скрипя кроватью, встал. Изо рта пар, причудливо клубящийся в жёлтом свете фонарика. Экономя батарейки, зажёг свечку. Черная тень с треугольной головой, закрытой капюшоном, двинулась по белёной стене. Единственным её украшением был портрет Антона Павловича Чехова, насмешливо взирающего на обитателя неуютного дома сквозь неизменное пенсне.
- Печку бы стопить, да чем? Да, брат Гордей, разруха полнейшая в твоём Государстве. Как при большевиках в 20-е годы. Припоминаешь? Фритьоф Нансен, благородный красавец Викинг, покоритель льдов Арктики и Антарктики, тогда еще в голодающее Поволжье приезжал с эшелоном муки и яичного порошка. Омлетом тебя угощал. Что у нас со временем? Четыре часа утра. Нормально. Всё же печку надо затопить. В кладовке видел кучу барахла.
«Сяду у камина, брошу пить, хорошо бы собаку купить!».
Пить я бросил, а камин и собака обязательно будут.
В кладовке, среди старых кастрюль, тазов и тряпья, Гордей нашёл перевязанные стопки книг и старых газет. Газеты были за 1972 год – «Правда», «Гудок» и «Труд». Сжигать рука не поднимется. Книги разномастные – от руководства по починке телевизоров и брошюр по борьбе с ящуром, до Ф. Энгельса – «Диалектика природы» и романов советского писателя Всеволода Кочетова.
- Со вкусом подобрана народная библиотечка. Широк был кругозор у сельского интеллигента,- вслух констатировал новый жилец, - Грех великий книги сжигать, но, пожалуй, Кочетов вполне пойдёт на розжиг, также как и учебники по радиотехнике. Сейчас уж и такой радиотехники то нет и соцреализма давно нет. О! Вот подходящее топливо. И топор рядом валяется. В углу стоял покосившийся кухонный стол.
Сбросив куртку, Пришелец, иногда я буду называть его Колонистом, по аналогии с героем Александра Грина, энергично разбил мебель на мелкие дощечки и щепочки и вскоре в утробе печки бодро и жизнеутверждающе полыхал огонь, подпитываемый романами социалистического реалиста.
Проделав рутинную, прометееву работу, Колонист вышел во двор. Серая темнота и зябкая сырость поглотила его. С вечера он подставил относительно чистое, а главное, не дырявое ведро, под водосток. За ночь подморозило, но талой воды набраться успело. Она покрылась тонкой коркой льда. Колонист задумчиво потыкал в ледышку пальцем, пробил дырку. Водичка обожгла холодом.
- Что ж для моциона хватит, а чай ещё в термосе остался. Где тут у нас коммунальные удобства? За углом?
После улицы в доме показалось очень даже тепло. Во всяком случае, изо рта пар уже не шёл. Пришелец поставил ведро на плиту. Скудное топливо кончалось. Гордей посветил фонариком. В простенке, между двух маленьких окошек, мутное зеркало, в деревянной раме. На правой стене - уже упомянутый великий русский писатель и сломанные ходики. Единственная уцелевшая стрелка замерла где-то в районе часа или 13 часов. Это смотря как захочется. На деревянной переборке, отгораживающей «залу» от кухни, где собственно и топилась печурка с плитой, погнутый гвоздь с обрывком верёвки.
- Здесь, вероятно, висел Рембрандт, предположил Гордей, - не сам, конечно художник, а какой-то его из шедевров, допустим «Заговор Юлия Цивилиста». Хозяева прихватили шедевр с собой и безвозмездно передали в Дрезденскую картинную галерею. Благородные люди! Колонист обратил внимание, что над всеми окнами висели багеты в виде толстых, крашенных палок .
- Красное дерево, поздний ренессанс дворцового интерьера! Мещанская роскошь, но очень хорошо горит.
Снять багеты было легко, и через минуту. они уже возбуждали совсем угасшее пламя печки. Над ведром с талой водой запарило. Гордей, не спеша разделся до пояса и, напевая - «если жив пока ещё – гимнастикой… », мужественно вышел в промозглую темень двора. Зарядка продолжалась десять минут, за которые он сделал девять упражнений, в том числе отжался от грязного крылечка ровно столько раз, сколько стукнуло ему в очередной раз в этот год. 33 раза!
Тем временем, забрезжили сумерки. Потянул тёплый ветер с веста. Заморосил мелкий дождичек. Продолжая энергично размахивать руками, Гордей вошел в дом, достал из объёмного баула чистое полотенце, яростно растёрся и, поставив свечу на подоконник кухонного окна, приступил к сложной процедуре бритья. В начале, из того же баула был извлечён потёртый, но благородно-добротный, тёмной кожи, несессер. В его крышку было вставлено зеркало. Эту полезную вещицу ему подарил все тот же Фритьоф Нансен, в конце ноября 1921 года. Их пути пересеклись в городе Марксштадт, бывшем Боронске. Гордей приехал в этот, некогда богатый при Столыпине, город на Волге, изучать случаи каннибализма среди голодающих. Практически, Фритьоф спас Гордея от смерти. Гордей тогда ещё не умел генерировать защитное поле. За ним гнались три тётки с топорами. Цель их была незатейлива - зарубить и сделать из него тушёнку или солонину.
Полярный исследователь ехал по дороге на открытом автомобиле, типа «Линкольн», и Гордей, почти на полном ходу, вспрыгнул на подножку. Водитель поддал газу и зверообразные тётки в лохмотьях отстали. Защитным полем, на тот период своего «эмбрионального» развития, Гордей ещё не обладал, но сразу узнал Нансена и приветствовал великого путешественника на чистейшем английском, которым хорошо владел, но не любил за примитивизм и малодушевность.
Фритьоф энергично салютовал ему, как старому знакомому. Гордей вспомнил, что они уже встречались в 1893 году, когда Нансен на своём «Фраме» подплыл к Таймыру, где в неуютной бухте Прончищевой Гордей в тот год зимовал, путешествуя в одиночку по кромке Полярного побережья Российской империи.
Гордею тогда только что исполнилось ровно 33 года и он, полный сил и надежд, уморив кучу ездовых собак, северных оленей, ненцев и якутов, пробирался к Беринговому проливу. Благородный филантроп охотно поделился с Гордеем сушеными овощами, патронами к винчестеру, европейскими газетами и керосином.
И вот ведь запомнил, хотя Гордей был на тот момент времени заросшим, как снежный человек и грязным, как человек без определенного места жительства.
Все путешественники одиночки, кроме, конечно, Фёдора Конюхова, берущего с собой в странствия душевую кабину, выглядят и пахнут, примерно, одинаково. Единственно, что отличало Гордея от своих странствующих коллег (кроме Конюхова), это то, что он сохранял приятный запах тела человека, только что принявшего ароматическую ванну, а не преодолевшего накануне, многомесячный и тысячекилометровый путь в торосах, льдах и приполярных болотах, то есть местах, которые избегают даже белые медведи, местные жители и студенты-туристы из Москвы и Саратова.
В городе Марксштадте, за кружкой горячего какао, Нансен и подарил Гордею на прощание прелестный несессер и пожелал удачи в его бесконечных странствиях. Договорились встретиться в Антарктиде, но как-то не сложилось.
В 1929 году Фритьоф умер. Столь ранней смерти, очень жизнелюбивого путешественника, в немалой степени, по мнению Гордея, способствовал последний любовный роман Нансена с барышней-журналисткой, моложе его на 30 лет.
Гордей послал телеграмму соболезнования, с просьбой исполнить во время похоронной церемонии (Нансена экологично кремировали), произведение Шуберта - «Смерть и девушка».
Просьба путешественника из России была исполнена, а прах, точнее пепел, его великого друга был захоронен среди норвежских березок.
После некоторых неудачных попыток, свеча, лицо Гордея и зеркало несессера были совмещены таким образом, что «операционное» поле было достаточно освещённым.
В пластиковый стаканчик из несессера было насыпано немного пахучего мыльного порошка и добавлена тёплая вода. Энергично поболтав помазком из длинной свиной щетины, немецкого происхождения, Гордей сотворил обильную пену, кою немедленно нанес на все необходимые поверхности лица. Достал и сам инструмент для бритья. Это была опасная бритва.
В эпоху электроники и всеобщей автомобилизации, сей предмет мужской гигиены, смотрелся как каменный топор или кавалерийская сабля. Однако это была необычная бритва. Она напоминала одновременно миниатюрный самурайский меч для харакири и какое-то гигантское, но изящное насекомое. На чёрной ручке, золотом, полустёртая готическая надпись «Zolinger» и дата 1936 год. Именно в том году, Гордей купил эту бритву в Мюнхене, решив сделать себе такой роскошный подарок на свое тридцатитрёхлетие.
Точными быстрыми движениями Гордей стал бриться, снимая пену с бритвы на белоснежную салфетку, разложенную на коленях. Закончив процедуру, он тщательно сполоснул лезвие и, не протирая, положил сушиться на другую маленькую, но также, белоснежную салфетку. После чего, захватив стаканчик с остатками грязной пены и ведро с тёплой водой, вышел во двор. Энергично светало. В воздухе отчётливо и недвусмысленно пахло весной и навозом с соседнего двора, где уже нетерпеливо мычали коровы, стучали копытцами овцы и хрюкали вечно голодные хрюшки. По всему селу лаяли охрипшие собаки, кричали петухи и звенели вёдра. Село проснулась.
Умывшись, вначале ледяной водой, тонкой струйкой стекавшей с водосточного жёлоба, а затем тёплой из ведра, Гордей, вытираясь на ходу махровым полотенцем, вернулся в уже прогревшийся, а потому пахнувший жильём дом.
Гигиенические процедуры Гордей завершил обильным орошением лица и шеи тёмно-зелёным одеколоном «Шипр», выливая его на ладонь из плоского флакона в кожаной оплётке.
Завтрак был коротким и скудным. Чашка травяного несладкого чая, кусочек ржаного хлеба и ломтик сыра «Чеддер».
После завтрака, достав из того же несессера электрическую зубную щётку, приобретённую в ГУМе и крохотный тюбик зубной пасты, неимоверное количество которых выдали бесплатно при покупке щётки, Гордей опять вышел во двор.
Небо давило серыми облаками, которые сыпали коктейлем из мелкого дождя и снега. Несмотря на это, Гордей чистил зубы долго и основательно, при этом его не покидало чувство, знакомое всем охотникам. За ним явно кто-то следил. Не вынимая жужжащей щётки изо рта, он двинулся к калитке и услышал торопливые, чавкающие шаги. Открыв покосившуюся калитку, увидел в талом снеге глубокие следы. Присел, опустил в след ладонь, провёл по зернистой поверхности, хмыкнул и вернулся в дом.
На засыпанной пеплом жести у печки лежал чёрный томик из собрания сочинений советского реалиста. Дровишки прогорели, но Гордей пожалел одиозного социалистического реалиста, не любившего интеллигенцию.
- Так, том второй. Что в нём? О, как! «Чего же ты хочешь?» Роман! Интересный вопрос. Главное, редкий. Было «Что делать?», «Кто виноват?». Это вот так – конкретно. Очень подходящий вопрос в моём положении. Надо почитать, - Гордей положил томик на подоконник.
- Что ж, пора ехать. Автобус отправляется в семь. Что берём? Смотри-ка я уже начал разговаривать сам с собой. Психологи говорят – это признак адаптации к одиночеству, помогающий не сойти с ума. Если, конечно, он есть.
Гордей достал из баула маленький рюкзачок с одной широкой лямкой и жёлтую кобуру, из которой хищно выглядывала чёрная, рифленая рукоятка короткоствольного револьвера. Уложив в рюкзак кобуру, папку с документами и томик с риторическим вопросом, он задумчиво посмотрел на баул.
- Куда мне тебя девать, спутник мой верный? Оставлять в доме нельзя. Сюда явно придут любопытные, беспринципные люди, не испытывающих уважения к частной собственности.
Взяв баул, он вышел во двор и отправился в сарай. Там было ужасно. Точнее, чего там только не было! Всё абсолютно не нужное в этой жизни, впрочем, как и в той. Гордей небрежно бросил в дальни угол баул из верблюжьей кожи, навязанный ему весёлым арабом в Каире за 150 долларов при красной цене в полтинник. Сверху так же небрежно накинул облезлую плюшевую шубейку, сконструированную, вероятно, ещё во время угара Нэпа. Дверь сарая оставил приоткрытой.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ