ПрофМед - Лекторий
"Куда бы нас ни бросила судьбина, и счастие куда б ни повело..."
275
НЕДРУГИ ПУШКИНА
Александр Бенкендорф
Часть 2
С берегов Волги маленькая экспедиция, а с ней и наш Бенкендорф, направились в город Оренбург, а далее на Урал и, наконец, в Сибирь – край неведомый для жителей центральной России, пугающий своей зловещей славой «земли ссыльных» или на местном языке «несчастных». Край, в который редко кто отправляется по доброй воле. Не случайно хрестоматийными стали слова Некрасова, высказанные им несколько позже о герое своей поэмы: «Судьба ему готовила путь славный, имя громкое…,чахотку и Сибирь». Именно с чахоткой и «каторжными сибирскими норами» издавна ассоциировалось это более чем географическое название.
Бенкендорф тоже испытал, по собственному признанию, чувство «безотчетного смятения» при пересечении границы Сибири. И поначалу в своих записках не находит для нее других определений кроме, как «гибельная тюрьма», «могила позора», «земля, орошённая столькими слезами»… . Знал бы он тогда, что ему-то судьба уготовила в будущем весьма значимое участие в процессе заселения этой земли «несчастными».
А пока, находясь под тяжелым впечатлением первых дней, он приступил к знакомству с этой «терра инкогнито».
Лишь Тобольск с его белокаменным кремлем поспособствовал изменению настроений молодого путешественника. Самый крупный на тот момент город Сибири немало удивил его. Не только каменные дома, но даже театр, в котором играла труппа из ссыльных, имелся в нем к услугам горожан и приезжих. И полвека спустя вспомнил он о такой детали (увы, характерной для тех мест), как дирижер театрального оркестра: итальянец с вырванными ноздрями, осужденный за убийство.
Однако водевилями и пьесами немца Коцебу столичный визитёр наслаждался недолго – его потянуло на север в края полночные. Против командировки к берегам Северного Ледовитого океана у генерала Спренгпортена возражений не нашлось и, запасшись провизией, купив лодку с парусом и наняв гребцов, Бенкендорф в июне 1802 года отправился вниз по течению Иртыша. Его сопровождали два казака, художник Корнеев и слуга.
Как только растаяли в дымке силуэты возвышавшегося над крутым обрывом кремля с башнями и соборами, потянулись глухие места. Селения попадались все реже, скудела окружающая природа. Двигаясь по течению, да еще и под парусом, маленький отряд быстро преодолевал сотню за сотней верст. Монастырь, расположившийся в месте слияния Иртыша и Оби, в котором несли службу всего три монаха, был последним оплотом цивилизации, далее им встречались лишь «переносные шалаши» кочующих аборигенов – остяков (манси). С продвижением на север на глазах менялся окружающий пейзаж: деревья сменялись кустарником, кустарник травой. Летнее тепло оставалось позади, зато заметно удлинялся световой день. Все чаще налетали холодные ветра, поднимающие порой навстречу огромные волны, что заставляло путешественников искать укрытия в заливчиках и на островах. Случалось пережидать непогоду вместе с остяцкими рыбаками и звероловами.
Тогда Бенкендорф соприкоснулся с жизнью коренных «сынов природы». Отведал традиционной еды северян – вяленой рыбы, показавшейся, правда, ему «отвратительной» - расспрашивал их о жизни и быте.
Александр Христофорович отзывается о них как о народе «с тихим и покорным нравом», живущим, к сожалению, в «невеселой стране». Он сетует на суровое обращение с манси «казаков и авантюристов» и негодует по поводу несправедливостей, творимых купцами, по сути наживающимися на «беззаконной спекуляции пушниной». Может быть, к одному из первых приходит к нему понимание, что в удел этому доброму и прямодушному народу остаются от благ «цивилизации» лишь водка, табак и сифилис.
Преодолев почти тысячу верст, путники достигли, наконец, известного далеко за пределами Сибири городка Березова. Они разместились у бывшего конногвардейского офицера, наказанного за аферу с печатанием фальшивых ассигнаций. За 28 лет ссылки этот «несчастный» обзавёлся семьей и достиг благодаря своей предприимчивости весьма безбедного существования. Тем не менее «благородный ссыльный» мечтал вернуться на родину, и Бенкендорф с радостью отметил: «Впоследствии я имел счастье способствовать его помилованию».
Для Бенкендорфа это место представляло интерес, прежде всего, тем, что здесь вынужден был доживать свои дни ближайший сподвижник Петра Первого Александр Данилович Меншиков. Любознательный офицер застал еще построенные «полудержавным властелином» для своей семьи бревенчатые дом и часовенку. Восхищение Бенкендорфа при их осмотре вызывало то, что «…Те же руки, что помогали держать императорский скипетр, должны были взяться за топор». Он явно симпатизировал человеку, оставшемуся в беде и в нищете «стойким и достойным — к стыду своих гонителей».
Сколь ни суровым в климатическом отношении показался путешественникам Березов, путь их лежал еще дальше, к самому «краю ночи». Обь теперь сделалась широкой как море, и ветер с Ледовитого океана гнал уже навстречу не только волны, но и льдины. Солнце на ночь почти не заходило: диск его скрывался за хребтами Приполярного Урала лишь наполовину. Грело оно тоже гораздо слабее.
Три с половиной сотни верст в таких условиях проделали отчаянные смельчаки, пока не достигли конечной точки маршрута – местечка Обдорск (ныне город Салехард). Возле остатков древнего острога их встретили съехавшиеся на рыбную ловлю самоеды (так называли в то время ненцев – Н.С.). Бенкендорфу, как старшему по званию и положению, предстояло познакомиться с вождем кочующего племени. Он нанес тому визит по всем правилам дипломатического этикета, т.е. с вручением соответствующих «посольских даров» и произнесением речей. Ценными подарками аборигенам были традиционный табак, сукно и украшения. На следующий день состоялось ответное посещение. Вид «высокого гостя», по воспоминаниям Бенкендорфа, не мог не позабавить приезжих русских. Вождь босой, с «туземной причёской», был облачён в обшитый галуном французский кафтан из малинового бархата и панталоны. Этот наряд, присланный ему когда-то из Петербурга, надевался только для наиболее ответственных официальных мероприятий. Затем состоялась беседа, во время которой Бенкендорф старался выяснить у своего визави дорогу к Приполярному Уралу, но вождю удалось уговорить путешественников не рисковать жизнью и не предпринимать попыток продолжения маршрута по суше. К счастью для будущей Российской государственной службы, получив ответные дары в виде четырех собольих шкурок, огромной рыбины и бутылки водки, маленький отряд собрался в обратный путь.
Кому из читателей доводилось посещать описываемые места Тюменского Севера, тот прекрасно понимает, что и в настоящее время там можно в буквальном смысле слова пропасть «не за понюшку табаку», особенно с началом осенне-зимнего сезона. Идя по суше, Вы легко можете заблудиться в тундре среди бесчисленных озер и болот, а заблудившись, рискуете замерзнуть в условиях тамошней капризной погоды или обречь себя на мучения от голода. Наконец, Вы можете стать жертвой диких зверей (медведей и волков там и сейчас немало). Приняв все это во внимание, не трудно представить, что путешествие, предпринятое Бенкендорфом двести с лишним лет назад, выглядело без преувеличения предприятием героическим.
Причем обратная дорога далась его группе гораздо тяжелее. Плыть приходилось против течения – подгоняли лишь ветра, дующие в спину да страх надвигающихся холодов. Триста пятьдесят верст до Березова показались путникам бесконечными, зато, когда они достигли его, этот «медвежий угол» обрадовал их словно родной дом (пару дней решено было отдохнуть цивилизованно).
Однако впереди бенкендорфовский отряд ожидала еще тысяча верст до Тобольска. Страдания от холода и усталости, связанной с необходимостью непрерывно вычерпывать воду из прохудившейся лодки, усугублялись тем, что практически единственной пищей людям служила вяленая рыба. О хлебе приходилось только мечтать. Наконец, добравшись кое-как до слияния Оби и Иртыша, измученные путешественники бросили свое суденышко и последние триста верст преодолели пешком. Между тем в Тобольске все оказались удивлены общей скоростью их вояжа в северные широты и обратно, занявшего всего семь недель. Более того, увидев Бенкендорфа и его товарищей в целости и здравии, их посчитали счастливчиками.
Своего генерала Бенкендорф догнал только в Семипалатной (нынешнем Семипалатинске). Отсюда путь петербургских чиновников лежал на Томск, Красноярск и далее на Иркутск, после которого планировалось пересечь Байкал, чтобы попасть в Забайкалье и Приамурье. Последние земли в те времена назывались Сибирской украиной (от слова у края – Н.С.). В путевых записках и мемуарах Александр Христофорович подробно описывал впечатления от посещения выше поименованных мест.
Еще пару раз не удержался он от решительной корректировки маршрута, совершив сначала «кавалерийский наскок» на остатки древней крепости Аблайкит в безводной киргизской (киргизами в то время называли казахов – Н.С.) пустыне, а затем, предприняв зимний «марш-бросок» на санях в далекий Якутск. Его бродяжнический пыл там вскоре был порядком охлажден: во-первых, невиданными раньше морозами и глубокими снегами, а во-вторых созерцанием столба, попавшегося ему на глаза в этом городе. Указатель на столбе извещал, что от Москвы его отделяли 9250 верст. Их ведь предстояло еще преодолеть! После стольких пережитых испытаний, он признался сам себе, что обратный путь его пугает. Тем не менее, ему везло. Несмотря на фактическое бездорожье (передвигаться в глубоком снегу можно было лишь по руслу Лены, и то, запрягая в кибитку цугом по семь-восемь якутских лошадей), полярную ночь и непогоду, он беспрепятственно возвратился к основной экспедиции, зимовавшей в Иркутске. Во второй раз путеводная звезда Александра Христофоровича привела его к цели.
Как только стало возможно, экспедиция поспешила на запад, домой. И хотя Восточная Сибирь произвела на Бенкендорфа впечатление вполне изобильной самодостаточной земли, он спешил ее покинуть. Остановки он делал преимущественно там, где у него были ранее совершены «приятные знакомства». Да, Бенкендорф не был бы Бенкендорфом, если бы, где только можно, не уделял внимания женскому полу. «Женщины в Сибири очень хороши: кровь с молоком, крепкого телосложения, и очень шаловливы» - делится он откровениями с читателем. Вот эти «шалуньи» и задерживали пылкого поручика то на ямской станции, то в каком-либо губернском или заштатном городе.
И все же он охотно пересек границу Сибири, оставившей у него в целом тяжелые воспоминания «о стольких несчастных и стольких несправедливостях».
Бенкендорф, спеша в Петербург с докладом о результатах экспедиции (генерал Спренгпортен доверил это поручение ему), вынужден был еще ускориться, чтобы не проиграть соревнование с наступающей повсюду весной. Впрочем, ему и самому не терпелось оказаться дома. Последние версты на пути к столице он проскочил по проталинам, разбрызгивая полозьями воду и грязь.
Ровно три недели весны 1803 года двадцатилетний Бенкендорф пожинал лавры бывалого путешественника, развлекал рассказами близких и отдыхал от более, чем годовых скитаний.
Однако пришло время «покинуть друзей и удовольствия» и продолжить экспедиционный вояж. На сей раз генералу Спренгпортену и его подчиненным предстояло подробное знакомство с югом огромной империи.
Первоначальной целью их был Царицын, так как возле него как бы смыкались три непохожих друг на друга мира, объединенные под скипетром российского императора: калмыцкие земли, область Донского казачества и недавно образованная Кавказская губерния. Старый генерал на сей раз никуда не торопился, поскольку в промежутке между двумя маршрутами своей инспекции успел жениться на молоденькой костромичке (взятой, разумеется, в «свадебное путешествие»). Поэтому к калмыкам пришлось ехать Бенкендорфу. Александр Христофорович отдал визит вежливости тамошнему князю, отведал традиционных калмыцких угощений и ознакомился с бытом степняков. «Насладившись видом сотен юрт и шатров, множеством верблюдов, лошадей и баранов» поручик с двумя товарищами поспешил к Дону – нагонять основной отряд.
От донских казаков, этого «свободного и воинственного народа» наш путешественник оказался в полном восторге. Все ему понравилось в этой вольнице: «казаки, их женщины, их лошади, и даже их кухня». Он был рад остаться на Дону, но их ждало Кавказское наместничество.
Посетив столицу области город Георгиевск, испив вдосталь серных и кислых вод, закрутив курортный романчик с «очень красивой женщиной, более чем легкомысленного поведения», наконец, побывав в гостях у черкесского князя Росланбека (а фактически в самом логове «абреков»), Бенкендорф продолжил неспешное странствие с генеральским кортежем до Астрахани.
А в Астрахани его ожидала неожиданная встреча с Михаилом Воронцовым, с которым они приятельствовали, что называется с младых ногтей. Тот направлялся в Грузию, в армию князя Цицианова, который воюя с врагами России и своего народа, занимался постепенным «собиранием грузинских земель».
Бенкендорф тоже загорелся желанием отправиться в Закавказье и принять участие в боевых действиях. Старина Спренгпортен и тут дал согласие на отлучку своего помощника на несколько месяцев, теперь к самым южным границам империи. И вскоре два гвардии поручика, Бенкендорф и Воронцов, поспешили в Кизляр, оттуда через потемкинский Екатериноград к единственной дороге в Закавказье, получившей потом название Военно-Грузинской.
В одном из ущелий они и сопровождающий их казачий конвой попали под ружейный обстрел горцев. Граф Воронцов возглавил главные силы отряда, Бенкендорф его авангард, и оба помчались в первую в их жизни атаку. Нападение черкесов было отбито, а молодые офицеры получили боевое крещение. Затем в жизни этих двух друзей (а именно тогда, на Кавказе, они сдружились на долгие десятилетия) будет много совместных и порознь атак, стычек и серьезных сражений, много и военных кампаний. Но первую боевую награду – знак ордена Святой Анны на эфесы шпаг друзья получили из рук Цицианова за участие в Ганджийском сражении. Личные бесстрашие и героизм проявила эта пара и после их откомандирования в отряд генерала Гулякова. Этот бывалый кавказец также поощрил флигель-адъютанта и графа высокими наградами.
Однако в начале 1804 года друзьям пришлось расстаться: пришла пора флигель-адъютанту Бенкендорфу возвращаться к заждавшемуся Спренгпортену.
Александр Христофоровичу довелось за время отлучки познать величие и красоту белоснежных гор, гостеприимство и коварство горцев, войну и даже эпидемию. Поскольку прибыв из Закавказья, в Моздоке он вынужден был отсидеть положенный срок в «прескучном карантине». Об этом в его записках читаем: «Нас заперли на несколько дней в отвратительной хижине, в которой ветер и снег, проникавший во все дыры, как нельзя лучше очистили нас от всех возможных заразных болезней».
По знакомым местам Новороссии Бенкендорф прикатил в Херсон, где его дожидался «старина генерал» с большими планами на ближайшее будущее экспедиции. В самом деле, по задумке Спренгпортена «инспектора» еще должны были посетить Крым, Константинополь и Греческий архипелаг, чтоб только там закончить инспекцию «российских» земель. Планы самого Бенкендорфа были, пожалуй, не менее грандиозны. В письме к другу Воронцову он писал: «Я ещё не знаю, чего и желать. Хочется объехать архипелаг, повеселиться в Италии, видеть Берлин и через Польшу возвратиться домой, но в таком случае, если войны не будет; а коли скоро наши войска тронутся, то ни за что не останусь при генерале или в чужих краях…».
Войны пока не было, и Бенкендорф, оставаясь «при генерале», отправился со всей его комиссией в Крым. Полуостров, недавно завоеванный Потемкиным и Суворовым, считался тогда местом, «где обрывается Россия» и находился в порядочном запустении. От безлюдья бывшей некогда житницы всей Малой Азии, от заброшенных и одичавших садов и виноградников молодому путешественнику сделалось грустно. Вид Феодосии (бывшей Кафы) и ее покинутой судами бухты привел его в еще большее расстройство. И лишь красота побережья изливала бальзам на душу. С восторгом вспоминал он в мемуарах «незабываемый вид на безбрежные дали Чёрного моря». Романтические и поэтические чувства оживились в нем, когда он задумался о богатейшей истории этих мест. «Весь этот край завораживает древностью и легендарностью своей истории, потрясениями, которые он испытал, народами, которые его населяли и, сменяя друг друга, владели этой землёй, — следами присутствия греков, генуэзцев, татар и вот теперь — русских» - читаем мы в его записках.
Немалое впечатление произвел на Бенкендорфа и Бахчисарай с его легендарным ханским дворцом. Интересно, что он оказался там шестнадцатью годами раньше Пушкина. «В забвенье дремлющий дворец» не оставил в то время равнодушным и его. Уезжая из Бахчисарая, Александр Христофорович «всё пытался представить печаль, которую должен был испытывать хан, вынужденный навсегда покинуть свой дворец и сам прекрасный Крым».
Если допустить, что известный в будущем жандарм читал пушкинский «Бахчисарайский фонтан» (что весьма вероятно), то он вполне мог проникнуться к автору хотя бы на время теплыми чувствами. Но, увы… долг блюстителя порядка в империи был у Александра Христофоровича, как видно, на первом месте.
Однако вернемся к затянувшемуся (на годы) путешествию Спренгпортена и Бенкендорфа. Из Севастополя путь экспедиции лежал в Константинополь или другими словами Стамбул, главный город Османской империи. «Столицей мира» показалась Бенкендорфу эта жемчужина Босфора. В те годы между Россией и Турцией установилось редкое по всем временам перемирие, перешедшее в союзнические, даже дружеские отношения. Поэтому русского генерала и его офицеров принимали, что называется, на высшем уровне. Посетили посланцы императора и султанский дворец, явившийся, кстати, прообразом недавно виденного ими дворца крымских ханов. Восточная роскошь и колорит не могли не понравиться петербуржцам, которые в ожидании русской эскадры посещали базары, совершали верховые прогулки по живописным окрестностям. А парад кораблей двух союзных эскадр между берегами Азии и Европы и салют представляли и вовсе «впечатляющее зрелище».
Но еще с большим волнением Бенкендорф вступил вскоре на землю древней Эллады. «Видя эти места, которые занимали твой ум в детстве, приходишь в восторг и состояние сна наяву», — признавался он. Родной город Эпикура Ламзак, развалины Трои, руины Эфеса навевали думы о былом великолепии, помпезности, воинской славе, о блеске и нищете... И в конечном итоге о бренности всего сущего.
Квинтэссенцией всех переживаний явилось для Александра Христофоровича знакомство с прославленными Афинами, «одно только имя которых воскрешало в памяти череду великих событий, великих лиц, великих подвигов, эпохи процветания и превратностей судьбы».
Вы только посмотрите, дорогой читатель, как пишет о своих чувствах этот будущий жандарм «с пресным (по словам Герцена) выражением лица»:
«Я провёл бессонную ночь на борту нашего брига, пытаясь пожить за две тысячи лет до моего рождения. Едва занялся день, я сошёл на берег и не могу выразить того живого ощущения, которое я испытал, ступая по этой земле; мое воображение поднимало из руин разрушенное, вновь отстраивало храмы, воскрешало рядом со мной Алкивиада и его великих воинов».
Что ни говори, а подробнейший рассказ Бенкендорфа об увиденном там позволяет судить о его немалых познаниях в истории Древней Греции, да, пожалуй, в области архитектуры тоже.
На острове Корфу наш путешественник и исследователь получил, наконец, свободу от генерала Спренгпортена – экспедиция подошла к концу. Мы так подробно освещали ее ход, прежде всего, для того, чтобы показать, что в молодости Бенкендорфу свойственны были такие черты как любознательность, своего рода романтизм и даже мечтательность. Приятно порадовали в его путевых записках и воспоминаниях проявления чувств сострадания к угнетенным и порабощенным народам, терпимость к другим религиям и формам правления (кроме деспотизма), уважение к человеческому труду и т.д.
Примечательно, что все вышеперечисленные добродетели не очень-то укладываются в наше представление о требованиях к личности жандарма.
Когда и где, спрашивается, сформировались у Бенкендорфа более брутальные свойства характера, которые по определению должны быть присущи полицейскому чину, к примеру, решительность, твердость, отвага, гибкость ума? Ответ один: в годы боевой и гарнизонной службы, продолжившейся уже сразу на острове Корфу, где ему поручили подготовку шестисот горцев выходцев из Албании. Он успешно обучил «албанский легион» строевой службе, ружейным приемам и ведению маневров.
Впрочем, в перерывах между учениями, Бенкендорф не отказывал себе в амурных приключениях. Раз, как-то, ему пришлось, срочно покинув замужнюю избранницу графиню, добираться до своего дома «в более чем легком костюме». В другой раз, воспользовавшись его безграничной «влюбчивостью» и верой в собственную неотразимость, французские агенты, прикомандированные к своему посольству, в буквальном смысле подсунули ему некую мадам «генеральшу», фактически бывшую шпионкой. Она собирала сведения о русской военной базе на острове Корфу. Этот урок, надо полагать, не прошел даром для будущего вдохновителя и организатора тайной полиции.
А вообще, если почитать записи бравого нашего офицера за этот период, то создается впечатление, что маневры на любовном фронте у него производились гораздо чаще военных. Но, из песни слова не выкинешь…
В конце концов, потеряв всякую осторожность на пути к новым победам над женскими сердцами, Бенкендорф стал жертвой хитроумной интриги именитого соперника, в результате чего, его новый начальник генерал Анреп удалил его с острова под благовидным предлогом (необходим был срочный доклад императору о положении дел).
В разгар весны 1805 года Бенкендорф добрался до Петербурга. Император принял своего флигель-адъютанта « с добротой» и, выслушав все об острове Корфу, приказал оставаться пока в столице. В воздухе тогда уже веяло не только теплом, но и большой войной с французами. Россия, Австрия и Англия объединились в союз, направленный против Наполеона, начинавшего вести себя в Европе полным хозяином. У союзников тоже были обширные планы. Согласно им Россия должна была отрядить против «узурпатора» войска под начальством Кутузова, стотысячную армию, возглавляемую Михельсоном, корпус графа П.А. Толстого и другие части. Бенкендорфу предстояло ближайшую кампанию прослужить под командованием Толстого. В этом же корпусе оказался вернувшийся с Закавказья его друг М.С. Воронцов, дослужившийся уже до полковника.
Первое военное соприкосновение с французами у поручика Бенкендорфа состоялось на севере Германии у крепости Гамельн, где согласно служебному формуляру казаки под его управлением «разбили неприятельские передовые посты». Тем временем главное сражение той поры было проиграно войсками Кутузова и союзников под Аустерлицем (проиграно - как считали Воронцов, Бенкендорф и многие друзья их и ровесники – постыдно). Менее значительные «дела» с участием русских войск чередовались с переменным успехом. Зато в каждом городе, куда военная фортуна заносила Бенкендорфа меж арьергардными боями, он предавался обычным гвардейским развлечениям: пил шампанское в Ганновере, танцевал на балах в Берлине и Кёнигсберге, пока через Ригу не добрался до Петербурга с донесением о результатах сражения под Прейсиш-Эйлау. Император, приняв к сведению его малоутешительные донесения (о «кровавой ничьей»), тем не менее, счел возможным повысить своего флигель-адъютанта в звании до капитана.
Но далее воинская удача отвернулась от русских. Бенкендорф признается в своих мемуарах: «В то время как мы были заняты увеселениями и любовными интригами, Наполеон взял Данциг и получил подкрепления». Потом последовали неудача под Фридландом и позорный Тильзитский мир, увенчавший кампанию 1807 года.
А сам конец этого столь богатого событиями года Александр Христофорович проводил уже в Париже, причем в весьма неожиданном качестве дипломатического работника. Как совершился такой кульбит? Да очень просто: по высочайшему повелению прирожденный воин, но отнюдь не дипломат, П.А. Толстой был «к удивлению многих» отправлен во главе русского посольства в Париж, а вместе с ним его адъютант полковник Бенкендорф.
Их разместили поначалу в загородном дворце Фонтебло. Наполеон с русским послом был – сама любезность. Но тот вел себя как дивизионный генерал и оживлялся лишь при разговоре о войне и маневрах. Зато его первый секретарь А.Х. Бенкендорф старался брать все от жизни, тем более от жизни в самом привлекательном городе Европы. В Париже он «с увлечением посетил все, что только возможно, кроме игорных домов, так как дал обещание, что ноги его там не будет (и сдержал слово)». В то же время бывать в некоторых других домах, где можно было купить женщин «по более или менее высокой цене», он зарока давать не собирался. Впрочем, сомнительные связи ему нужны были скорее для того, чтобы легче пережить временную неудачу с недоступной красавицей актрисой мадемуазель Жорж. После первого же знакомства с Бенкендорфом она отказалась его принимать и тем еще более разожгла страсть в 25 – летнем офицере. Ради нее он готов был забыть о чувстве долга, хотя полностью не оставлял возложенных на него обязанностей. Задачу свою как служащего при посольстве он видел в собирании секретных сведений, полезных для России. Для этого он познакомился с мадам Савари, женой недавнего посла в России и шефа личной полиции Наполеона. Заведя с «пылкой креолкой» любовную интригу и вращаясь среди ее гостей, придворных и светских людей, Бенкендорф надеялся узнать много интересного. Затем он распространил свой метод на графиню Висконти, пятидесятилетнюю любвеобильную красавицу.
Тем временем, по его собственным признаниям, Александр Христофорович мечтал лишь о мадемуазель Жорж, бывшей не только объектом всеобщего обожания, но и (вот уже несколько лет) любовницей Наполеона. Полковник Бенкендорф, вознамерившийся отбить любовницу у самого императора Франции, словно решил добиться у того реванша на привычном для себя поле боя. В записках своих он вполне откровенно писал: «Я использовал все свои возможности, чтобы понравиться ей; я подкупил её горничную, я мечтал только о том, чтобы предупредить все её желания; я побывал у ее матери, у ее дяди, у всех членов семьи». И чем больше было трудностей у него на пути, тем больше росло желание овладеть ею.
Конец 2–й части
Н. Сурков
фото заставок В. Софьин.
Александр Бенкендорф
Часть 2
С берегов Волги маленькая экспедиция, а с ней и наш Бенкендорф, направились в город Оренбург, а далее на Урал и, наконец, в Сибирь – край неведомый для жителей центральной России, пугающий своей зловещей славой «земли ссыльных» или на местном языке «несчастных». Край, в который редко кто отправляется по доброй воле. Не случайно хрестоматийными стали слова Некрасова, высказанные им несколько позже о герое своей поэмы: «Судьба ему готовила путь славный, имя громкое…,чахотку и Сибирь». Именно с чахоткой и «каторжными сибирскими норами» издавна ассоциировалось это более чем географическое название.
Бенкендорф тоже испытал, по собственному признанию, чувство «безотчетного смятения» при пересечении границы Сибири. И поначалу в своих записках не находит для нее других определений кроме, как «гибельная тюрьма», «могила позора», «земля, орошённая столькими слезами»… . Знал бы он тогда, что ему-то судьба уготовила в будущем весьма значимое участие в процессе заселения этой земли «несчастными».
А пока, находясь под тяжелым впечатлением первых дней, он приступил к знакомству с этой «терра инкогнито».
Лишь Тобольск с его белокаменным кремлем поспособствовал изменению настроений молодого путешественника. Самый крупный на тот момент город Сибири немало удивил его. Не только каменные дома, но даже театр, в котором играла труппа из ссыльных, имелся в нем к услугам горожан и приезжих. И полвека спустя вспомнил он о такой детали (увы, характерной для тех мест), как дирижер театрального оркестра: итальянец с вырванными ноздрями, осужденный за убийство.
Однако водевилями и пьесами немца Коцебу столичный визитёр наслаждался недолго – его потянуло на север в края полночные. Против командировки к берегам Северного Ледовитого океана у генерала Спренгпортена возражений не нашлось и, запасшись провизией, купив лодку с парусом и наняв гребцов, Бенкендорф в июне 1802 года отправился вниз по течению Иртыша. Его сопровождали два казака, художник Корнеев и слуга.
Как только растаяли в дымке силуэты возвышавшегося над крутым обрывом кремля с башнями и соборами, потянулись глухие места. Селения попадались все реже, скудела окружающая природа. Двигаясь по течению, да еще и под парусом, маленький отряд быстро преодолевал сотню за сотней верст. Монастырь, расположившийся в месте слияния Иртыша и Оби, в котором несли службу всего три монаха, был последним оплотом цивилизации, далее им встречались лишь «переносные шалаши» кочующих аборигенов – остяков (манси). С продвижением на север на глазах менялся окружающий пейзаж: деревья сменялись кустарником, кустарник травой. Летнее тепло оставалось позади, зато заметно удлинялся световой день. Все чаще налетали холодные ветра, поднимающие порой навстречу огромные волны, что заставляло путешественников искать укрытия в заливчиках и на островах. Случалось пережидать непогоду вместе с остяцкими рыбаками и звероловами.
Тогда Бенкендорф соприкоснулся с жизнью коренных «сынов природы». Отведал традиционной еды северян – вяленой рыбы, показавшейся, правда, ему «отвратительной» - расспрашивал их о жизни и быте.
Александр Христофорович отзывается о них как о народе «с тихим и покорным нравом», живущим, к сожалению, в «невеселой стране». Он сетует на суровое обращение с манси «казаков и авантюристов» и негодует по поводу несправедливостей, творимых купцами, по сути наживающимися на «беззаконной спекуляции пушниной». Может быть, к одному из первых приходит к нему понимание, что в удел этому доброму и прямодушному народу остаются от благ «цивилизации» лишь водка, табак и сифилис.
Преодолев почти тысячу верст, путники достигли, наконец, известного далеко за пределами Сибири городка Березова. Они разместились у бывшего конногвардейского офицера, наказанного за аферу с печатанием фальшивых ассигнаций. За 28 лет ссылки этот «несчастный» обзавёлся семьей и достиг благодаря своей предприимчивости весьма безбедного существования. Тем не менее «благородный ссыльный» мечтал вернуться на родину, и Бенкендорф с радостью отметил: «Впоследствии я имел счастье способствовать его помилованию».
Для Бенкендорфа это место представляло интерес, прежде всего, тем, что здесь вынужден был доживать свои дни ближайший сподвижник Петра Первого Александр Данилович Меншиков. Любознательный офицер застал еще построенные «полудержавным властелином» для своей семьи бревенчатые дом и часовенку. Восхищение Бенкендорфа при их осмотре вызывало то, что «…Те же руки, что помогали держать императорский скипетр, должны были взяться за топор». Он явно симпатизировал человеку, оставшемуся в беде и в нищете «стойким и достойным — к стыду своих гонителей».
Сколь ни суровым в климатическом отношении показался путешественникам Березов, путь их лежал еще дальше, к самому «краю ночи». Обь теперь сделалась широкой как море, и ветер с Ледовитого океана гнал уже навстречу не только волны, но и льдины. Солнце на ночь почти не заходило: диск его скрывался за хребтами Приполярного Урала лишь наполовину. Грело оно тоже гораздо слабее.
Три с половиной сотни верст в таких условиях проделали отчаянные смельчаки, пока не достигли конечной точки маршрута – местечка Обдорск (ныне город Салехард). Возле остатков древнего острога их встретили съехавшиеся на рыбную ловлю самоеды (так называли в то время ненцев – Н.С.). Бенкендорфу, как старшему по званию и положению, предстояло познакомиться с вождем кочующего племени. Он нанес тому визит по всем правилам дипломатического этикета, т.е. с вручением соответствующих «посольских даров» и произнесением речей. Ценными подарками аборигенам были традиционный табак, сукно и украшения. На следующий день состоялось ответное посещение. Вид «высокого гостя», по воспоминаниям Бенкендорфа, не мог не позабавить приезжих русских. Вождь босой, с «туземной причёской», был облачён в обшитый галуном французский кафтан из малинового бархата и панталоны. Этот наряд, присланный ему когда-то из Петербурга, надевался только для наиболее ответственных официальных мероприятий. Затем состоялась беседа, во время которой Бенкендорф старался выяснить у своего визави дорогу к Приполярному Уралу, но вождю удалось уговорить путешественников не рисковать жизнью и не предпринимать попыток продолжения маршрута по суше. К счастью для будущей Российской государственной службы, получив ответные дары в виде четырех собольих шкурок, огромной рыбины и бутылки водки, маленький отряд собрался в обратный путь.
Кому из читателей доводилось посещать описываемые места Тюменского Севера, тот прекрасно понимает, что и в настоящее время там можно в буквальном смысле слова пропасть «не за понюшку табаку», особенно с началом осенне-зимнего сезона. Идя по суше, Вы легко можете заблудиться в тундре среди бесчисленных озер и болот, а заблудившись, рискуете замерзнуть в условиях тамошней капризной погоды или обречь себя на мучения от голода. Наконец, Вы можете стать жертвой диких зверей (медведей и волков там и сейчас немало). Приняв все это во внимание, не трудно представить, что путешествие, предпринятое Бенкендорфом двести с лишним лет назад, выглядело без преувеличения предприятием героическим.
Причем обратная дорога далась его группе гораздо тяжелее. Плыть приходилось против течения – подгоняли лишь ветра, дующие в спину да страх надвигающихся холодов. Триста пятьдесят верст до Березова показались путникам бесконечными, зато, когда они достигли его, этот «медвежий угол» обрадовал их словно родной дом (пару дней решено было отдохнуть цивилизованно).
Однако впереди бенкендорфовский отряд ожидала еще тысяча верст до Тобольска. Страдания от холода и усталости, связанной с необходимостью непрерывно вычерпывать воду из прохудившейся лодки, усугублялись тем, что практически единственной пищей людям служила вяленая рыба. О хлебе приходилось только мечтать. Наконец, добравшись кое-как до слияния Оби и Иртыша, измученные путешественники бросили свое суденышко и последние триста верст преодолели пешком. Между тем в Тобольске все оказались удивлены общей скоростью их вояжа в северные широты и обратно, занявшего всего семь недель. Более того, увидев Бенкендорфа и его товарищей в целости и здравии, их посчитали счастливчиками.
Своего генерала Бенкендорф догнал только в Семипалатной (нынешнем Семипалатинске). Отсюда путь петербургских чиновников лежал на Томск, Красноярск и далее на Иркутск, после которого планировалось пересечь Байкал, чтобы попасть в Забайкалье и Приамурье. Последние земли в те времена назывались Сибирской украиной (от слова у края – Н.С.). В путевых записках и мемуарах Александр Христофорович подробно описывал впечатления от посещения выше поименованных мест.
Еще пару раз не удержался он от решительной корректировки маршрута, совершив сначала «кавалерийский наскок» на остатки древней крепости Аблайкит в безводной киргизской (киргизами в то время называли казахов – Н.С.) пустыне, а затем, предприняв зимний «марш-бросок» на санях в далекий Якутск. Его бродяжнический пыл там вскоре был порядком охлажден: во-первых, невиданными раньше морозами и глубокими снегами, а во-вторых созерцанием столба, попавшегося ему на глаза в этом городе. Указатель на столбе извещал, что от Москвы его отделяли 9250 верст. Их ведь предстояло еще преодолеть! После стольких пережитых испытаний, он признался сам себе, что обратный путь его пугает. Тем не менее, ему везло. Несмотря на фактическое бездорожье (передвигаться в глубоком снегу можно было лишь по руслу Лены, и то, запрягая в кибитку цугом по семь-восемь якутских лошадей), полярную ночь и непогоду, он беспрепятственно возвратился к основной экспедиции, зимовавшей в Иркутске. Во второй раз путеводная звезда Александра Христофоровича привела его к цели.
Как только стало возможно, экспедиция поспешила на запад, домой. И хотя Восточная Сибирь произвела на Бенкендорфа впечатление вполне изобильной самодостаточной земли, он спешил ее покинуть. Остановки он делал преимущественно там, где у него были ранее совершены «приятные знакомства». Да, Бенкендорф не был бы Бенкендорфом, если бы, где только можно, не уделял внимания женскому полу. «Женщины в Сибири очень хороши: кровь с молоком, крепкого телосложения, и очень шаловливы» - делится он откровениями с читателем. Вот эти «шалуньи» и задерживали пылкого поручика то на ямской станции, то в каком-либо губернском или заштатном городе.
И все же он охотно пересек границу Сибири, оставившей у него в целом тяжелые воспоминания «о стольких несчастных и стольких несправедливостях».
Бенкендорф, спеша в Петербург с докладом о результатах экспедиции (генерал Спренгпортен доверил это поручение ему), вынужден был еще ускориться, чтобы не проиграть соревнование с наступающей повсюду весной. Впрочем, ему и самому не терпелось оказаться дома. Последние версты на пути к столице он проскочил по проталинам, разбрызгивая полозьями воду и грязь.
Ровно три недели весны 1803 года двадцатилетний Бенкендорф пожинал лавры бывалого путешественника, развлекал рассказами близких и отдыхал от более, чем годовых скитаний.
Однако пришло время «покинуть друзей и удовольствия» и продолжить экспедиционный вояж. На сей раз генералу Спренгпортену и его подчиненным предстояло подробное знакомство с югом огромной империи.
Первоначальной целью их был Царицын, так как возле него как бы смыкались три непохожих друг на друга мира, объединенные под скипетром российского императора: калмыцкие земли, область Донского казачества и недавно образованная Кавказская губерния. Старый генерал на сей раз никуда не торопился, поскольку в промежутке между двумя маршрутами своей инспекции успел жениться на молоденькой костромичке (взятой, разумеется, в «свадебное путешествие»). Поэтому к калмыкам пришлось ехать Бенкендорфу. Александр Христофорович отдал визит вежливости тамошнему князю, отведал традиционных калмыцких угощений и ознакомился с бытом степняков. «Насладившись видом сотен юрт и шатров, множеством верблюдов, лошадей и баранов» поручик с двумя товарищами поспешил к Дону – нагонять основной отряд.
От донских казаков, этого «свободного и воинственного народа» наш путешественник оказался в полном восторге. Все ему понравилось в этой вольнице: «казаки, их женщины, их лошади, и даже их кухня». Он был рад остаться на Дону, но их ждало Кавказское наместничество.
Посетив столицу области город Георгиевск, испив вдосталь серных и кислых вод, закрутив курортный романчик с «очень красивой женщиной, более чем легкомысленного поведения», наконец, побывав в гостях у черкесского князя Росланбека (а фактически в самом логове «абреков»), Бенкендорф продолжил неспешное странствие с генеральским кортежем до Астрахани.
А в Астрахани его ожидала неожиданная встреча с Михаилом Воронцовым, с которым они приятельствовали, что называется с младых ногтей. Тот направлялся в Грузию, в армию князя Цицианова, который воюя с врагами России и своего народа, занимался постепенным «собиранием грузинских земель».
Бенкендорф тоже загорелся желанием отправиться в Закавказье и принять участие в боевых действиях. Старина Спренгпортен и тут дал согласие на отлучку своего помощника на несколько месяцев, теперь к самым южным границам империи. И вскоре два гвардии поручика, Бенкендорф и Воронцов, поспешили в Кизляр, оттуда через потемкинский Екатериноград к единственной дороге в Закавказье, получившей потом название Военно-Грузинской.
В одном из ущелий они и сопровождающий их казачий конвой попали под ружейный обстрел горцев. Граф Воронцов возглавил главные силы отряда, Бенкендорф его авангард, и оба помчались в первую в их жизни атаку. Нападение черкесов было отбито, а молодые офицеры получили боевое крещение. Затем в жизни этих двух друзей (а именно тогда, на Кавказе, они сдружились на долгие десятилетия) будет много совместных и порознь атак, стычек и серьезных сражений, много и военных кампаний. Но первую боевую награду – знак ордена Святой Анны на эфесы шпаг друзья получили из рук Цицианова за участие в Ганджийском сражении. Личные бесстрашие и героизм проявила эта пара и после их откомандирования в отряд генерала Гулякова. Этот бывалый кавказец также поощрил флигель-адъютанта и графа высокими наградами.
Однако в начале 1804 года друзьям пришлось расстаться: пришла пора флигель-адъютанту Бенкендорфу возвращаться к заждавшемуся Спренгпортену.
Александр Христофоровичу довелось за время отлучки познать величие и красоту белоснежных гор, гостеприимство и коварство горцев, войну и даже эпидемию. Поскольку прибыв из Закавказья, в Моздоке он вынужден был отсидеть положенный срок в «прескучном карантине». Об этом в его записках читаем: «Нас заперли на несколько дней в отвратительной хижине, в которой ветер и снег, проникавший во все дыры, как нельзя лучше очистили нас от всех возможных заразных болезней».
По знакомым местам Новороссии Бенкендорф прикатил в Херсон, где его дожидался «старина генерал» с большими планами на ближайшее будущее экспедиции. В самом деле, по задумке Спренгпортена «инспектора» еще должны были посетить Крым, Константинополь и Греческий архипелаг, чтоб только там закончить инспекцию «российских» земель. Планы самого Бенкендорфа были, пожалуй, не менее грандиозны. В письме к другу Воронцову он писал: «Я ещё не знаю, чего и желать. Хочется объехать архипелаг, повеселиться в Италии, видеть Берлин и через Польшу возвратиться домой, но в таком случае, если войны не будет; а коли скоро наши войска тронутся, то ни за что не останусь при генерале или в чужих краях…».
Войны пока не было, и Бенкендорф, оставаясь «при генерале», отправился со всей его комиссией в Крым. Полуостров, недавно завоеванный Потемкиным и Суворовым, считался тогда местом, «где обрывается Россия» и находился в порядочном запустении. От безлюдья бывшей некогда житницы всей Малой Азии, от заброшенных и одичавших садов и виноградников молодому путешественнику сделалось грустно. Вид Феодосии (бывшей Кафы) и ее покинутой судами бухты привел его в еще большее расстройство. И лишь красота побережья изливала бальзам на душу. С восторгом вспоминал он в мемуарах «незабываемый вид на безбрежные дали Чёрного моря». Романтические и поэтические чувства оживились в нем, когда он задумался о богатейшей истории этих мест. «Весь этот край завораживает древностью и легендарностью своей истории, потрясениями, которые он испытал, народами, которые его населяли и, сменяя друг друга, владели этой землёй, — следами присутствия греков, генуэзцев, татар и вот теперь — русских» - читаем мы в его записках.
Немалое впечатление произвел на Бенкендорфа и Бахчисарай с его легендарным ханским дворцом. Интересно, что он оказался там шестнадцатью годами раньше Пушкина. «В забвенье дремлющий дворец» не оставил в то время равнодушным и его. Уезжая из Бахчисарая, Александр Христофорович «всё пытался представить печаль, которую должен был испытывать хан, вынужденный навсегда покинуть свой дворец и сам прекрасный Крым».
Если допустить, что известный в будущем жандарм читал пушкинский «Бахчисарайский фонтан» (что весьма вероятно), то он вполне мог проникнуться к автору хотя бы на время теплыми чувствами. Но, увы… долг блюстителя порядка в империи был у Александра Христофоровича, как видно, на первом месте.
Однако вернемся к затянувшемуся (на годы) путешествию Спренгпортена и Бенкендорфа. Из Севастополя путь экспедиции лежал в Константинополь или другими словами Стамбул, главный город Османской империи. «Столицей мира» показалась Бенкендорфу эта жемчужина Босфора. В те годы между Россией и Турцией установилось редкое по всем временам перемирие, перешедшее в союзнические, даже дружеские отношения. Поэтому русского генерала и его офицеров принимали, что называется, на высшем уровне. Посетили посланцы императора и султанский дворец, явившийся, кстати, прообразом недавно виденного ими дворца крымских ханов. Восточная роскошь и колорит не могли не понравиться петербуржцам, которые в ожидании русской эскадры посещали базары, совершали верховые прогулки по живописным окрестностям. А парад кораблей двух союзных эскадр между берегами Азии и Европы и салют представляли и вовсе «впечатляющее зрелище».
Но еще с большим волнением Бенкендорф вступил вскоре на землю древней Эллады. «Видя эти места, которые занимали твой ум в детстве, приходишь в восторг и состояние сна наяву», — признавался он. Родной город Эпикура Ламзак, развалины Трои, руины Эфеса навевали думы о былом великолепии, помпезности, воинской славе, о блеске и нищете... И в конечном итоге о бренности всего сущего.
Квинтэссенцией всех переживаний явилось для Александра Христофоровича знакомство с прославленными Афинами, «одно только имя которых воскрешало в памяти череду великих событий, великих лиц, великих подвигов, эпохи процветания и превратностей судьбы».
Вы только посмотрите, дорогой читатель, как пишет о своих чувствах этот будущий жандарм «с пресным (по словам Герцена) выражением лица»:
«Я провёл бессонную ночь на борту нашего брига, пытаясь пожить за две тысячи лет до моего рождения. Едва занялся день, я сошёл на берег и не могу выразить того живого ощущения, которое я испытал, ступая по этой земле; мое воображение поднимало из руин разрушенное, вновь отстраивало храмы, воскрешало рядом со мной Алкивиада и его великих воинов».
Что ни говори, а подробнейший рассказ Бенкендорфа об увиденном там позволяет судить о его немалых познаниях в истории Древней Греции, да, пожалуй, в области архитектуры тоже.
На острове Корфу наш путешественник и исследователь получил, наконец, свободу от генерала Спренгпортена – экспедиция подошла к концу. Мы так подробно освещали ее ход, прежде всего, для того, чтобы показать, что в молодости Бенкендорфу свойственны были такие черты как любознательность, своего рода романтизм и даже мечтательность. Приятно порадовали в его путевых записках и воспоминаниях проявления чувств сострадания к угнетенным и порабощенным народам, терпимость к другим религиям и формам правления (кроме деспотизма), уважение к человеческому труду и т.д.
Примечательно, что все вышеперечисленные добродетели не очень-то укладываются в наше представление о требованиях к личности жандарма.
Когда и где, спрашивается, сформировались у Бенкендорфа более брутальные свойства характера, которые по определению должны быть присущи полицейскому чину, к примеру, решительность, твердость, отвага, гибкость ума? Ответ один: в годы боевой и гарнизонной службы, продолжившейся уже сразу на острове Корфу, где ему поручили подготовку шестисот горцев выходцев из Албании. Он успешно обучил «албанский легион» строевой службе, ружейным приемам и ведению маневров.
Впрочем, в перерывах между учениями, Бенкендорф не отказывал себе в амурных приключениях. Раз, как-то, ему пришлось, срочно покинув замужнюю избранницу графиню, добираться до своего дома «в более чем легком костюме». В другой раз, воспользовавшись его безграничной «влюбчивостью» и верой в собственную неотразимость, французские агенты, прикомандированные к своему посольству, в буквальном смысле подсунули ему некую мадам «генеральшу», фактически бывшую шпионкой. Она собирала сведения о русской военной базе на острове Корфу. Этот урок, надо полагать, не прошел даром для будущего вдохновителя и организатора тайной полиции.
А вообще, если почитать записи бравого нашего офицера за этот период, то создается впечатление, что маневры на любовном фронте у него производились гораздо чаще военных. Но, из песни слова не выкинешь…
В конце концов, потеряв всякую осторожность на пути к новым победам над женскими сердцами, Бенкендорф стал жертвой хитроумной интриги именитого соперника, в результате чего, его новый начальник генерал Анреп удалил его с острова под благовидным предлогом (необходим был срочный доклад императору о положении дел).
В разгар весны 1805 года Бенкендорф добрался до Петербурга. Император принял своего флигель-адъютанта « с добротой» и, выслушав все об острове Корфу, приказал оставаться пока в столице. В воздухе тогда уже веяло не только теплом, но и большой войной с французами. Россия, Австрия и Англия объединились в союз, направленный против Наполеона, начинавшего вести себя в Европе полным хозяином. У союзников тоже были обширные планы. Согласно им Россия должна была отрядить против «узурпатора» войска под начальством Кутузова, стотысячную армию, возглавляемую Михельсоном, корпус графа П.А. Толстого и другие части. Бенкендорфу предстояло ближайшую кампанию прослужить под командованием Толстого. В этом же корпусе оказался вернувшийся с Закавказья его друг М.С. Воронцов, дослужившийся уже до полковника.
Первое военное соприкосновение с французами у поручика Бенкендорфа состоялось на севере Германии у крепости Гамельн, где согласно служебному формуляру казаки под его управлением «разбили неприятельские передовые посты». Тем временем главное сражение той поры было проиграно войсками Кутузова и союзников под Аустерлицем (проиграно - как считали Воронцов, Бенкендорф и многие друзья их и ровесники – постыдно). Менее значительные «дела» с участием русских войск чередовались с переменным успехом. Зато в каждом городе, куда военная фортуна заносила Бенкендорфа меж арьергардными боями, он предавался обычным гвардейским развлечениям: пил шампанское в Ганновере, танцевал на балах в Берлине и Кёнигсберге, пока через Ригу не добрался до Петербурга с донесением о результатах сражения под Прейсиш-Эйлау. Император, приняв к сведению его малоутешительные донесения (о «кровавой ничьей»), тем не менее, счел возможным повысить своего флигель-адъютанта в звании до капитана.
Но далее воинская удача отвернулась от русских. Бенкендорф признается в своих мемуарах: «В то время как мы были заняты увеселениями и любовными интригами, Наполеон взял Данциг и получил подкрепления». Потом последовали неудача под Фридландом и позорный Тильзитский мир, увенчавший кампанию 1807 года.
А сам конец этого столь богатого событиями года Александр Христофорович проводил уже в Париже, причем в весьма неожиданном качестве дипломатического работника. Как совершился такой кульбит? Да очень просто: по высочайшему повелению прирожденный воин, но отнюдь не дипломат, П.А. Толстой был «к удивлению многих» отправлен во главе русского посольства в Париж, а вместе с ним его адъютант полковник Бенкендорф.
Их разместили поначалу в загородном дворце Фонтебло. Наполеон с русским послом был – сама любезность. Но тот вел себя как дивизионный генерал и оживлялся лишь при разговоре о войне и маневрах. Зато его первый секретарь А.Х. Бенкендорф старался брать все от жизни, тем более от жизни в самом привлекательном городе Европы. В Париже он «с увлечением посетил все, что только возможно, кроме игорных домов, так как дал обещание, что ноги его там не будет (и сдержал слово)». В то же время бывать в некоторых других домах, где можно было купить женщин «по более или менее высокой цене», он зарока давать не собирался. Впрочем, сомнительные связи ему нужны были скорее для того, чтобы легче пережить временную неудачу с недоступной красавицей актрисой мадемуазель Жорж. После первого же знакомства с Бенкендорфом она отказалась его принимать и тем еще более разожгла страсть в 25 – летнем офицере. Ради нее он готов был забыть о чувстве долга, хотя полностью не оставлял возложенных на него обязанностей. Задачу свою как служащего при посольстве он видел в собирании секретных сведений, полезных для России. Для этого он познакомился с мадам Савари, женой недавнего посла в России и шефа личной полиции Наполеона. Заведя с «пылкой креолкой» любовную интригу и вращаясь среди ее гостей, придворных и светских людей, Бенкендорф надеялся узнать много интересного. Затем он распространил свой метод на графиню Висконти, пятидесятилетнюю любвеобильную красавицу.
Тем временем, по его собственным признаниям, Александр Христофорович мечтал лишь о мадемуазель Жорж, бывшей не только объектом всеобщего обожания, но и (вот уже несколько лет) любовницей Наполеона. Полковник Бенкендорф, вознамерившийся отбить любовницу у самого императора Франции, словно решил добиться у того реванша на привычном для себя поле боя. В записках своих он вполне откровенно писал: «Я использовал все свои возможности, чтобы понравиться ей; я подкупил её горничную, я мечтал только о том, чтобы предупредить все её желания; я побывал у ее матери, у ее дяди, у всех членов семьи». И чем больше было трудностей у него на пути, тем больше росло желание овладеть ею.
Конец 2–й части
Н. Сурков
фото заставок В. Софьин.