ПрофМед - Лекторий
НЕДРУГИ ПУШКИНА. Александр Бенкендорф
830
В истории сравнительно недолгих отношений А.С. Пушкина и А.Х. Бенкендорфа (10 лет) обращает на себя внимание факт несообразно большого количества писем, написанных ими друг другу. И в самом деле, по своей интенсивности их переписка уступает лишь пушкинской переписке с женой и близким другом П.А. Вяземским.
Казалось бы, недругам столько не пишут, даже таким влиятельным, каким был Александр Христофорович Бенкендорф. И, тем не менее, 57 только пушкинских писем, не считая ответных, говорят сами за себя. Впрочем, личная приязнь или неприязнь, тут были ни при чем.
Собака, как говорится, зарыта в другом. В данном случае - «Мы говорим Бенкендорф, подразумеваем император». Фактически в большом количестве случаев Пушкин через Бенкендорфа обращался к царю, а тот в свою очередь аналогичным образом ему отвечал.
Казалось бы, недругам столько не пишут, даже таким влиятельным, каким был Александр Христофорович Бенкендорф. И, тем не менее, 57 только пушкинских писем, не считая ответных, говорят сами за себя. Впрочем, личная приязнь или неприязнь, тут были ни при чем.
Собака, как говорится, зарыта в другом. В данном случае - «Мы говорим Бенкендорф, подразумеваем император». Фактически в большом количестве случаев Пушкин через Бенкендорфа обращался к царю, а тот в свою очередь аналогичным образом ему отвечал.
Это не значит, конечно, что Александр Христофорович выполнял функцию простого посредника или передаточного звена в сложном, до конца не проясненном до сих пор противостоянии: «Пушкин и царь». Напротив, из сложившегося тогда необычного треугольника (царь народов, царь поэтов и шеф жандармов) напрашивается очевидный вывод о неограниченном по сути доверии Николая I к своему генерал-адъютанту и ближайшему наперснику.
Не будет преувеличением сказать, что эту всемогущую пару связывала настоящая мужская дружба (во всяком случае, Бенкендорф был, пожалуй, единственным человеком из ближайшего монаршего окружения, говорившим императору «ты»).
А как же все-таки относились друг к другу тезки – Александр Сергеевич и Александр Христофорович? Эпистолярное наследие обоих в этом вопросе помощник небольшой. Понятно, что многочисленные письменные заверения с обеих сторон в «глубочайшем почтении и душевной преданности» - не более чем дань светским приличиям. В одном из писем Бенкендорф даже называет себя другом Пушкина, и опять это мало о чем говорит. Как и то, что острый на язык поэт не написал на своего могущественного визави ни одной эпиграммы. Да, не написал, и на императора Николая I не написал. Ну и что?
Попробуй, напиши на наиглавнейшего полицейского империи или всевластного монарха! «Не буди лихо, пока оно тихо» - говорили в старину.
А нам проще и надежнее пойти проверенным путем и познакомиться поближе с биографией русского генерала с далеко не русской фамилией Бенкендорф.
Путь этот, между прочим, хоть и прост, но сулит много неожиданностей и даже маленьких открытий, по крайней мере, для человека, не являющегося профессиональным историком.
Начать, пожалуй, стоит с происхождения нашего героя, раз уж выше мы коснулись его фамилии.
Дворянский род свой Бенкендорфы ведут от рыцарей Тевтонского ордена. В петровские времена представители этого рода перешли в русское подданство.
Бургомистр г. Риги Иоганн Бенкендорф в 1721 году был назначен Петром I вице-президентом Лифляндии. Его сын Иоганн-Михаил, а по-русски Иван Иванович (дед нашего героя) службу начал семилетним мальчиком в качестве камер-пажа Екатерины I с жалованьем 300 рублей серебром в год. Основная его военная служба прошла в царствование Елизаветы Петровны. За многочисленные подвиги и храбрость Петр III произвел его в генерал-майоры и назначил шефом Куринского пехотного полка. Екатерина II наградила орденом св. Георгия 4 ст. за «25-летие беспорочной службы» и назначила комендантом Ревеля. В 1775 году Иван Иванович скончался, оставив четверых взрослых сыновей и вдову Софью Ивановну, урожденную Софию Елизавету Левенштерн. В том же 1775 году эта почтенная женщина была призвана Екатериной II ко двору «в знак уважения к заслугам её мужа» — в качестве няньки новорождённого великого князя Александра Павловича. С этого события началось возвышение рода Бенкендорфов в России.
Генеральша Бенкендорф, хорошо принятая вследствие своей добропорядочности как при дворе Екатерины II, так и при великокняжеском дворе Павла Петровича и Марии Федоровны, порекомендовала семье цесаревича своего сына Христофора, к тому времени офицера Главного штаба, для командировки в графство Монбельяр. Причиной поездки была необходимость улаживания конфликта, возникшего в семействе родителей великой княгини — герцогов Вюртембергских.
Ловкий молодой человек не только успешно справился с ответственным поручением, но и, пребывая в семье герцога, познакомился, а вскоре и женился на близкой подруге Марии Федоровны Анне-Юлиане. Девушки вместе росли в прусской провинции. Будущую великую княгиню звали тогда София Доротея Августа Луиза Вюртембергская, а ее подругу Анна-Юлиана Шиллинг фон Канштадт или просто «Тилли». И потому не удивительно, что в качестве свадебного путешествия молодые (Бенкендорфы) отправились сопровождать великокняжескую чету в поездке по Европе.
Характеризуя лиц свиты Их Высочеств, путешествующих под достаточно прозрачным псевдонимом «графов Северных», австрийский император Иосиф II сообщал своему брату герцогу Тосканскому: «Бенкендорф, доверенное лицо великой княгини, преимущественно сопровождает ее повсюду и к ней следует обращаться за советом во всех случаях, когда нужно сделать что-либо угодное великой княгине. Бенкендорф женщина редких достоинств и вполне заслужила внимание, которое Их Высочества ей оказывают: она его чувствует и никогда им не злоупотребляет... Все подробности по путешествию и производство расходов возложены на подполковника Бенкендорфа, очень разумного молодого человека...»
В Париже Анна Бенкендорф вынуждена была покинуть свиту высокородных путешественников, поскольку была беременна и вскоре в доме родителей родила своего первенца. Мальчика назвали в честь первенца августейшей подруги Александром.
Христофору Ивановичу, как боевому офицеру и обер-квартирмейстеру временные путевые обязанности не составляли особого труда. И вернувшись с семьей в Петербург, он не покидает свиту цесаревича. В скором времени его можно было видеть в ранге свитского полковника, всюду сопровождающего Павла Петровича. Ему довелось даже отправиться с цесаревичем на театр военных действий. Впрочем, это «даже» скорее следует отнести к наследнику престола, еще не нюхавшему пороха и «на благородном расстоянии». За плечами же Бенкендорфа-старшего на ту пору было участие в Семилетней и Русско-турецкой войнах, служба под командованием фельдмаршала П.А. Румянцева и генерала Боура.
К сожалению, как заметил один современный биограф А.Х. Бенкендорфа «личная история Христофора Ивановича рассыпалась на пригоршню занимательных анекдотов». И все из-за присущей ему рассеянности, особенно усугубившейся с возрастом. Генерал от инфантерии Х.И. Бенкендорф даже попал в книгу знатока петербургской и московской старины М.И. Пыляева «Замечательные чудаки и оригиналы». Вот что, например, рассказывали про бывшего «екатерининского орла»:
«Однажды Христофор Бенкендорф был у кого-то на бале. Бал довольно поздно окончился, гости разъехались. Остались друг перед другом только хозяин и Бенкендорф. Разговор шёл плохо: тому и другому хотелось отдохнуть. Хозяин, видя, что гость его не уезжает, предложил пройти в кабинет. Бенкендорф, поморщившись, ответил: „Пожалуй, пойдём“. В кабинете им не легче. Бенкендорф, по своему положению в обществе, пользовался большим уважением, и хозяин не мог объявить напрямик, что пора бы гостю ехать домой. Прошло ещё некоторое время; наконец хозяин решился: „Может быть, экипаж ваш ещё не приехал, не прикажете ли, я велю заложить вам свою карету“. — „Как вашу карету? Да я хотел предложить вам свою!“ Дело объяснилось тем, что Бенкендорф вообразил, что он у себя дома, и сердился на хозяина, который у него так долго засиделся».
Кстати, в излишней рассеянности в будущем будут укорять и Александра Христофоровича – видимо, особенность эта передалась ему по наследству.
Однако до этого было еще жить да жить, а пока маленький Саша подрастал под присмотром матери и при сердечном участии Марии Федоровны в Павловске - любимой резиденции будущего императора Павла. На память о первых годах детства и великокняжеской любви малышу осталась подаренная Марией Федоровной табакерка с надписью «Моему амурчику».
Подаренная, увы, на расставание с ее любимцем и с дорогой «Тилли».
Император Павел Мария Фёдоровна
Что поделаешь? - Павел Петрович уже тогда был непредсказуем в своих действиях и распоряжениях и подвержен неожиданным капризам. На сей раз причиной конфликта послужила вспыхнувшая в нем страсть к фрейлине Нелидовой и последующее его поведение с ней на публике. И поскольку Анне Бенкендорф было обидно за подругу, и невозможно равнодушно смотреть на ее компрометацию, то она стала собирать вокруг себя таких же недовольных поступком цесаревича.
Павел, и раньше недолюбливавший «Тилли», решил удалить ее от Двора. Как главе формирующейся «немецкой партии» (таково было его мнение) ей пришлось в ноябре 1791 года покинуть и Гатчину, а Сашеньке Бенкендорфу - воспитываться не с маленькими великими князьями Александром и Еленой, а в пансионе далекого германского городка Байрейта.
Тяжелый нрав будущего российского императора проявился, во-первых, в запрещении переписки подруг, а потом и в лишении мадам Бенкендорф великокняжеской пенсии, что для многодетной матери было чувствительным ударом (вслед за Сашей у нее последовательно родились еще один сын и две дочери).
Мария Федоровна тайком от мужа жаловалась Христофору Ивановичу, находившемуся тогда в южной армии Г.А. Потемкина: «Вы должны чувствовать, мой друг, как разрывается мое сердце, потому что моя добрейшая и дорогая Тилли решила меня покинуть. Хотя мой разум вынужден это принять, я смущена и страдаю как никогда прежде. Полагаю, бесполезно, мой друг, вам говорить, что мои чувства в отношении нее будут вечными и сколько времени проживу, столько Тилли будет подругой, милой подругой моего сердца. Говорю и вам в то же время, что моя дружба к вам продлится всю мою жизнь, и я применю все возможные средства, чтобы вам это доказать. Даю вам священную клятву, а вы достаточно знаете мой характер, чтобы на это рассчитывать...».
Пребывание в германском пансионе не прошло бесследным для подрастающего «Амурчика». Явное отставание от немецких однокашников в знаниях юный Бенкендорф компенсировал силой и храбростью, проявляемыми им в «боях» уличных мальчишеских армий. Как правило, он и возглавлял одну из таких армий, которая в таком случае называлась «русскою».
Как видно, дедовские и отцовские гены подогревали его воинственность и не позволяли уронить честь ни свою, ни отечества. Его репутация, - как сам он вспоминал впоследствии, - внушала ужас уличным проказникам. И, несмотря на тело, покрытое синяками и ранами, и сознаваемое им самим ужасное невежество для своих лет, юный ратоборец чувствовал себя великолепно. «Батальные упражнения» закаляли его характер и укрепляли здоровье. Росла и известность в кругу сверстников. Апогеем славы Саши Бенкендорфа стала дуэль с одним студентом из Эрлангена, против которого он дрался на саблях, имея от роду всего 13 лет.
«Все прусские офицеры гарнизона, - вспоминал А.Х. Бенкендорф много лет спустя, - стали на мою сторону и много меня чествовали: на балу я получил щелчок, и ответил пощечиной».
Неизвестно с кем бы еще порубился герой нашего повествования, если бы по прошествии трех лет родители не вернули его вместе с братом Костей в Петербург.
Павел решил сменить гнев на милость и снова дозволил Анне Бенкендорф бывать при дворе. Христофору и вовсе присвоил звание генерал-лейтенанта и назначил военным губернатором в Ригу.
«Страшась его невежества», Бенкендорфа-младшего отправили учиться в модный в то время пансионат аббата Николя. Через обучение в этом привилегированном и дорогом иезуитском заведении прошло множество молодых людей из так называемой золотой молодежи столицы. Там воспитывались Юсуповы, Голицыны, Орловы, Нарышкины, Гагарины, Меншиковы, Плещеевы, сыновья принца Вюртембергского, Потемкины и многие другие дворянские сынки и записные аристократы. Несколько позже Александра Бенкендорфа под руководством знаменитого аббата проходил обучение будущий декабрист Сергей Волконский.
Кстати, следует тут сделать небольшое уточнение: название «иезуитский» пансионат получил без намека на какие-либо жестокости, коварство или злодейства, напоминающие о временах инквизиции. Напротив, иезуитская система воспитания считалась в те времена лучшей в Европе. Педагогические способности и учтивые манеры иезуитов хвалили Вольтер и Шатобриан. А русский их современник поэт А. Сумароков, окончивший этот пансионат, вспоминал о необыкновенной мягкости и доброте самого Шарля Доминика Николя.
Можно вспомнить и Александра Сергеевича Пушкина, которого в отроческом возрасте родители также собирались определить на воспитание к аббату Николя, но непомерно большая годовая плата за обучение (до 1500 руб) остановила их.
Чтобы догнать по уровню образованности своих девятилетних соучеников, юному Бенкендорфу пришлось приложить все старания и в три месяца сравняться с некоторыми из товарищей.
И хотя Сергей Волконский характеризовал систему преподавания в пансионе, как поверхностную, воспитанники, в то же время, получали там достаточно разносторонние знания. Среди учебных предметов были французский и латинский языки, география, история, математика, «мораль». Конечно, это был не Царскосельский лицей (пробелы в образовании – один из распространенных упреков Бенкендорфу на протяжении всей жизни).
Однако, пансионат славился в первую очередь воспитанием, а не обучением. Вот для примера некоторые приемы и методы «иезуитского воспитания» пансионеров: «Мальчикам разрешали спать не более девяти часов, поднимали в шесть утра, приучали ежедневно принимать холодную ванну, кормили «простой» пищей без приправ и пряностей. Два капитана, флотский и драгунский, водили их в сад «заниматься различными телесными упражнениями с непокрытой головой». Много внимания уделялось религиозному воспитанию. Молитвы читались вслух, утром и вечером, до и после еды; пансионерам вменялось в правило по пятницам есть постное, регулярно ходить в церковь, говеть как минимум раз в год. Обязательным считалось писать письма родным по воскресеньям — и не менее двух часов в день, а также употреблять половину карманных денег на помощь бедным».
Так что «нечто рыцарское в манерах общения А.Х. Бенкендорфа», отмечаемое современниками – наверняка оттуда, из католического питомника «полезных для государства людей» (слова Константина Батюшкова).
За годы пребывания Бенкендорфа под опекой почтенного аббата произошло два знаменательных события. Первое из них, так или иначе, затронуло все население страны: произошла смена царствования – на опустевший после смерти Екатерины II трон взошел ее наследник и сын Павел Петрович. Второе событие, хоть и связанное с первым, коснулось непосредственно семейства Бенкендорфов. Новый император Павел I удумал в самые холода провести церемонию «романтического перезахоронения» отца Петра III из Александро-Невской Лавры к месту «подле тела его супруги». Процессия так медленно и долго тянулась через весь город, что Анна Бенкендорф схватила там жестокую простуду. Болезнь оказалась настолько сильной, что от нее бедная женщина так и не оправилась: через несколько недель (в самые дни коронации Павла) Александр Бенкендорф, его брат и сестры осиротели.
Боль от ее потери, испытанная юношей, была очень сильной, однако не это повлияло на процесс его обучения.
Вышеупомянутый пробел в образовании может быть так не бросался в глаза, если бы к 16 годам будущий шеф жандармов сам вдруг не расслабился и не опустил руки. Как признавался он позднее: «Я продолжал еще работать с усердием до того, как уроки танцев, на которых аббат Николь опрометчиво заставил ассистировать нам молоденьких девушек, повернули мое сознание на новый объект. Любовь заняла место в моей голове и прогнала оттуда математику, грамматику и все, что за этим следовало».
К счастью (или несчастью) для Бенкендорфа «аббат Николь не особенно стремился удерживать повесу, который больше не занимался учёбой и дурно влиял на остальную паству, вверенную его попечению».
Как только Александру исполнилось шестнадцать лет, что в то время считалось возрастом совершеннолетия, он поспешил поступить на военную службу. С 1798 года он унтер-офицер лейб-гвардии Семеновского полка, одного из лучших в императорской гвардии.
Что поделаешь? - Павел Петрович уже тогда был непредсказуем в своих действиях и распоряжениях и подвержен неожиданным капризам. На сей раз причиной конфликта послужила вспыхнувшая в нем страсть к фрейлине Нелидовой и последующее его поведение с ней на публике. И поскольку Анне Бенкендорф было обидно за подругу, и невозможно равнодушно смотреть на ее компрометацию, то она стала собирать вокруг себя таких же недовольных поступком цесаревича.
Павел, и раньше недолюбливавший «Тилли», решил удалить ее от Двора. Как главе формирующейся «немецкой партии» (таково было его мнение) ей пришлось в ноябре 1791 года покинуть и Гатчину, а Сашеньке Бенкендорфу - воспитываться не с маленькими великими князьями Александром и Еленой, а в пансионе далекого германского городка Байрейта.
Тяжелый нрав будущего российского императора проявился, во-первых, в запрещении переписки подруг, а потом и в лишении мадам Бенкендорф великокняжеской пенсии, что для многодетной матери было чувствительным ударом (вслед за Сашей у нее последовательно родились еще один сын и две дочери).
Мария Федоровна тайком от мужа жаловалась Христофору Ивановичу, находившемуся тогда в южной армии Г.А. Потемкина: «Вы должны чувствовать, мой друг, как разрывается мое сердце, потому что моя добрейшая и дорогая Тилли решила меня покинуть. Хотя мой разум вынужден это принять, я смущена и страдаю как никогда прежде. Полагаю, бесполезно, мой друг, вам говорить, что мои чувства в отношении нее будут вечными и сколько времени проживу, столько Тилли будет подругой, милой подругой моего сердца. Говорю и вам в то же время, что моя дружба к вам продлится всю мою жизнь, и я применю все возможные средства, чтобы вам это доказать. Даю вам священную клятву, а вы достаточно знаете мой характер, чтобы на это рассчитывать...».
Пребывание в германском пансионе не прошло бесследным для подрастающего «Амурчика». Явное отставание от немецких однокашников в знаниях юный Бенкендорф компенсировал силой и храбростью, проявляемыми им в «боях» уличных мальчишеских армий. Как правило, он и возглавлял одну из таких армий, которая в таком случае называлась «русскою».
Как видно, дедовские и отцовские гены подогревали его воинственность и не позволяли уронить честь ни свою, ни отечества. Его репутация, - как сам он вспоминал впоследствии, - внушала ужас уличным проказникам. И, несмотря на тело, покрытое синяками и ранами, и сознаваемое им самим ужасное невежество для своих лет, юный ратоборец чувствовал себя великолепно. «Батальные упражнения» закаляли его характер и укрепляли здоровье. Росла и известность в кругу сверстников. Апогеем славы Саши Бенкендорфа стала дуэль с одним студентом из Эрлангена, против которого он дрался на саблях, имея от роду всего 13 лет.
«Все прусские офицеры гарнизона, - вспоминал А.Х. Бенкендорф много лет спустя, - стали на мою сторону и много меня чествовали: на балу я получил щелчок, и ответил пощечиной».
Неизвестно с кем бы еще порубился герой нашего повествования, если бы по прошествии трех лет родители не вернули его вместе с братом Костей в Петербург.
Павел решил сменить гнев на милость и снова дозволил Анне Бенкендорф бывать при дворе. Христофору и вовсе присвоил звание генерал-лейтенанта и назначил военным губернатором в Ригу.
«Страшась его невежества», Бенкендорфа-младшего отправили учиться в модный в то время пансионат аббата Николя. Через обучение в этом привилегированном и дорогом иезуитском заведении прошло множество молодых людей из так называемой золотой молодежи столицы. Там воспитывались Юсуповы, Голицыны, Орловы, Нарышкины, Гагарины, Меншиковы, Плещеевы, сыновья принца Вюртембергского, Потемкины и многие другие дворянские сынки и записные аристократы. Несколько позже Александра Бенкендорфа под руководством знаменитого аббата проходил обучение будущий декабрист Сергей Волконский.
Кстати, следует тут сделать небольшое уточнение: название «иезуитский» пансионат получил без намека на какие-либо жестокости, коварство или злодейства, напоминающие о временах инквизиции. Напротив, иезуитская система воспитания считалась в те времена лучшей в Европе. Педагогические способности и учтивые манеры иезуитов хвалили Вольтер и Шатобриан. А русский их современник поэт А. Сумароков, окончивший этот пансионат, вспоминал о необыкновенной мягкости и доброте самого Шарля Доминика Николя.
Можно вспомнить и Александра Сергеевича Пушкина, которого в отроческом возрасте родители также собирались определить на воспитание к аббату Николя, но непомерно большая годовая плата за обучение (до 1500 руб) остановила их.
Чтобы догнать по уровню образованности своих девятилетних соучеников, юному Бенкендорфу пришлось приложить все старания и в три месяца сравняться с некоторыми из товарищей.
И хотя Сергей Волконский характеризовал систему преподавания в пансионе, как поверхностную, воспитанники, в то же время, получали там достаточно разносторонние знания. Среди учебных предметов были французский и латинский языки, география, история, математика, «мораль». Конечно, это был не Царскосельский лицей (пробелы в образовании – один из распространенных упреков Бенкендорфу на протяжении всей жизни).
Однако, пансионат славился в первую очередь воспитанием, а не обучением. Вот для примера некоторые приемы и методы «иезуитского воспитания» пансионеров: «Мальчикам разрешали спать не более девяти часов, поднимали в шесть утра, приучали ежедневно принимать холодную ванну, кормили «простой» пищей без приправ и пряностей. Два капитана, флотский и драгунский, водили их в сад «заниматься различными телесными упражнениями с непокрытой головой». Много внимания уделялось религиозному воспитанию. Молитвы читались вслух, утром и вечером, до и после еды; пансионерам вменялось в правило по пятницам есть постное, регулярно ходить в церковь, говеть как минимум раз в год. Обязательным считалось писать письма родным по воскресеньям — и не менее двух часов в день, а также употреблять половину карманных денег на помощь бедным».
Так что «нечто рыцарское в манерах общения А.Х. Бенкендорфа», отмечаемое современниками – наверняка оттуда, из католического питомника «полезных для государства людей» (слова Константина Батюшкова).
За годы пребывания Бенкендорфа под опекой почтенного аббата произошло два знаменательных события. Первое из них, так или иначе, затронуло все население страны: произошла смена царствования – на опустевший после смерти Екатерины II трон взошел ее наследник и сын Павел Петрович. Второе событие, хоть и связанное с первым, коснулось непосредственно семейства Бенкендорфов. Новый император Павел I удумал в самые холода провести церемонию «романтического перезахоронения» отца Петра III из Александро-Невской Лавры к месту «подле тела его супруги». Процессия так медленно и долго тянулась через весь город, что Анна Бенкендорф схватила там жестокую простуду. Болезнь оказалась настолько сильной, что от нее бедная женщина так и не оправилась: через несколько недель (в самые дни коронации Павла) Александр Бенкендорф, его брат и сестры осиротели.
Боль от ее потери, испытанная юношей, была очень сильной, однако не это повлияло на процесс его обучения.
Вышеупомянутый пробел в образовании может быть так не бросался в глаза, если бы к 16 годам будущий шеф жандармов сам вдруг не расслабился и не опустил руки. Как признавался он позднее: «Я продолжал еще работать с усердием до того, как уроки танцев, на которых аббат Николь опрометчиво заставил ассистировать нам молоденьких девушек, повернули мое сознание на новый объект. Любовь заняла место в моей голове и прогнала оттуда математику, грамматику и все, что за этим следовало».
К счастью (или несчастью) для Бенкендорфа «аббат Николь не особенно стремился удерживать повесу, который больше не занимался учёбой и дурно влиял на остальную паству, вверенную его попечению».
Как только Александру исполнилось шестнадцать лет, что в то время считалось возрастом совершеннолетия, он поспешил поступить на военную службу. С 1798 года он унтер-офицер лейб-гвардии Семеновского полка, одного из лучших в императорской гвардии.
Однако воинская дисциплина, истово насаждаемая императором Павлом в гарнизонах столицы, поначалу стесняла Бенкендорфа, несмотря даже на своеобразную «закалку» его иезуитскими порядками. К тому же он ощущал смущение от своего низкого унтер-офицерского положения и нелепого (прусского) мундира. И потому задумал всеми способами изменить сложившееся статус кво. Он нанял учителя, чтобы тот научил его, как это ни странно звучит для будущего воина, … рисовать.
Занятия пошли впрок и вскоре из-под пера нашего оригинала вышел настолько хороший план острова Мальта, что его решились показать самому императору. План понравился. А надо не забывать о том, что на те времена приходился пик поголовного увлечения масонством, и Павел только-только «сделался великим магистром Мальтийского ордена».
Все, имеющее отношение к «романтическому и несчастному рыцарскому ордену», изливало бальзам на душу экзальтированного повелителя полу-мира.
Удачливого рисовальщика ждало повышение по службе и приближение ко двору. На исходе того же года Бенкендорф становится прапорщиком и вдобавок флигель-адъютантом Павла I, а со следующего, 1799 года - уже подпоручиком (заметим в скобках, что Пушкин тогда только родился).
Служба при дворе императора, как вспоминал впоследствии Александр Христофорович, протекала весело. Лишь беспечностью и неопытностью молодости объяснял он совершенное отсутствие какой-либо боязни в кругу начинающих службу и еще неоперившихся флигель-адъютантов и камергеров. Все остальное дрожало и замирало в ожидании очередного нелепого приказа или неуместной выходки самодержца.
«Гроза начиналась в 6 часов утра и не прекращалась до 10 часов вечера - момента его отхода ко сну. В распорядке дня царило точнейшее единообразие, ежедневно каждая минута была отмечена одним и тем же занятием, самая строгая мелочность сопровождала все эти действия, от оружейных приемов солдата до наиболее важных государственных дел. Имея точный и ясный ум, добрые намерения, он лишь изредка мог управлять своим вспыльчивым характером, озлобившимся за 30 противоречивых лет. Пустяк опрокидывал самые прекрасные, самые благородные замыслы. Легкая небрежность в одежде разрушали в его сознании самую превосходную репутацию. Забытая формальность ввергала в жесточайшую
немилость генерала или министра, который еще мгновение назад наслаждался полным доверием этого абсолютного повелителя».
История сохранила характерный эпизод из наступившей эпохи верховного самодурства:
«После воцарения императора Павла I к Безбородко пришли спросить можно ли пропустить иностранные газеты, где между прочими рассуждениями, помещено было выражение:”Проснись, Павел!“.
- Пустое пишут, - отвечал Безбородко, - уже так проснулся, что и нам никому спать не дает!».
А однажды Павел стоял перед окном Зимнего дворца и смотрел на улицу. Вдруг он увидел, что прохожие не снимают шляп, следуя мимо дворца. Возмущенный, он тут же повелел издать приказ всем снимать головные уборы и не одевать, пока не миновали дворец. Переехав в Михайловский замок, он однажды заметил мужиков, идущих мимо с обнаженными головами. «Почему они поснимали шапки?» - строго спросил он своих приближенных. «Да ведь Вы же, Ваше Величество, повелеть изволили…» - начали было те.
«Так это же было в Зимнем, - нахмурился император, - отменить приказ, немедленно!». И таких случаев можно привести великое множество.
Бенкендорф испытал это если не на себе, то на примере близких.
«…Кто поверит, что этот могущественный российский монарх, чья победоносная армия прошла Италию, чей флот проследовал мимо сераля великого султана, кого Бонапарт умолял о союзе, который в конце своего правления бросил вызов Европе, воевал с круглыми шляпами, сапогами с отворотами и жилетами. Мой отец потерял свое место и лишился благосклонности из-за донесения о том, что в Риге на улицах видели круглые шляпы».
Забавно, но и годовалый Пушкин, гуляющий как-то с дядькой, успел, говоря современным языком, попасть под раздачу у Павла Петровича, опять-таки по причине нахождения перед ним в своей младенческой шапочке.
Поэтому, когда эпоха Павла закончилась, так же неожиданно, как началась (он был удушен заговорщиками в своем собственном замке) и когда вся Россия ликовала, обретя нового молодого и многообещающего царя Александра, вздохнул свободнее и Бенкендорф. Тем не менее, он нашел в своем сердце сочувствие к маленькой дочери Павла Анне, с рыданиями указывающей графине Ливен на иллюминацию за окном: «Смотрите, Мадам, как все довольны смертью моего отца».
Все ближайшие дни, недели, даже месяцы, и в самом деле, были наполнены новостями, танцами, фейерверками. «… /все/ это лето может быть названо сумасшедшим летом», - с удовольствием вспоминал наш герой, -
любовь и совершенная свобода окупили все издержки».
Празднества и всенародные гуляния, начавшись в Петербурге, переместились плавно в Москву, куда по традиции для коронации в кремлевском соборе отправился кортеж с царской семьей. Туда же в поисках развлечений не преминул отправиться с компанией таких же бонвиванов недавний флигель-адъютант Бенкендорф.
Сама дорога растянулась на две недели, и они настолько закружились в вихре удовольствий, что не рады были прибытию в Москву. Но и в первопрестольной Александр Христофорович не потерялся и не остался без внимания прекрасной половины общества: все, по его словам, от княгини Суворовой до молоденьких горничных способствовали тому, чтобы пребывание в Москве для него было приятным.
Увы, любовь к женскому полу останется его слабостью на всю жизнь, и не помешает ей не женитьба, не голубой мундир, не завидное для окружающих положение в обществе. Человек, как известно, слаб, даже если этот человек шеф жандармов могущественнейшей из империй.
Ну а пока молодому офицеру и в голову не приходили мечты о какой-либо карьере, тем более полицейской. Не приходили, пока он не насытился, точнее не пресытился женским кокетством, флиртом, случайными связями и «удовольствиями менее деликатными». К тому же пришло время возвращаться в Петербург, к своим обязанностям. Он нашел город каким-то грустным, потому что, как понял вскоре, «привез туда усталость от своих удовольствий». Прежняя жизнь, показалась ему, в тот момент, ничтожной. Александр Христофорович ощутил вдруг желание выделиться чем-то из толпы себе подобных.
Скорее всего, не только «усталостью» определялись новые для него невеселые настроения – он, как человек, приближенный ко двору Павлу Петровича и Марии Федоровны, новому хозяину престола оказался неудобен и, в конечном счете, не нужен. Эту свою ненужность и вынужденное безделье молодой и активный Бенкендорф долго выносить не мог. Но тут помог случай.
В это время швед на русской службе генерал Спренгпортен организовывал инспекторскую поездку по России, своеобразную экспедицию, и требовались два офицера для его личного сопровождения. Бенкендорф представился его превосходительству, произвел впечатление, и тот попросил за него у императора. Высочайшая милость была оказана. К концу февраля 1802 года экспедиция покинула Петербург. Вторым сопровождающим офицером был майор Ставицкий. В их задачу входило разъезжать по прилегающим к маршруту регионам и представлять генералу Спренгтпортену «коротенькие отчеты или, вернее, наброски». К ним был прикомандирован художник Корнеев для дорожных зарисовок.
Примерный маршрут поездки был таков: Шлиссельбург, Тихвин, Рыбинск, Большая Волга («Волга-матушка» — пишет Бенкендорф), Казань, Оренбург, а там — Урал, Сибирь, Забайкалье, Якутия… .
Да, мы не оговорились: именно «пишет Бенкендорф». Потому что, он вел подробнейшие дневники этой поездки, да и не только этой, и не только поездки.
Вот - второе, что после повышенной любвеобильности должно поразить нас в этой непростой личности. Кстати, то, что он вообще что-то «пишет» или «писал» удивляло и его современников, а за ними и потомков. С одной стороны это мало вязалось со сдержанным и волевым характером Александра Христофоровича, с другой говорило о его закрытости и даже немалой скрытности. Император Николай был очень удивлен, когда после смерти ближайшего помощника и друга в его столе были обнаружены полтора десятка плотно исписанных тетрадей – мемуары Бенкендорфа! Он тотчас повелел передать их ему для чтения.
К счастью, после более чем полутора веков, такой возможностью располагаем и мы.
Что же решает Александр Христофорович положить на бумагу в ходе двухлетней поездки? Любовные приключения? И их тоже. По иронии судьбы генерал Спренгпортен оказался приятелем знаменитого похитителя дамских сердец Джакомо Казановы.
Но главным в бенкендорфских записях является не это: он много места уделяет характеристикам городов и весей, которые им удается посетить. Местной промышленности и истории краев и губерний. Побывал Бенкендорф и в Саратове.
Вот что, например, пишет он о нашем родном городе и всей округе (и это задолго до грибоедовского: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!»):
«В первые дни июня мы покинули Симбирск и поехали в Саратов; этот город большей частью своих домов, своей промышленностью и своим богатством обязан немецким поселенцам, которые со времени императрицы Екатерины обустроились в провинции, в которой Саратов является главным городом. Эти поселенцы построили великое множество деревень, и они заметно процветают». Что ж, справедливо. И сейчас еще бывшие немецкие села сохранили свой особенный положительный отпечаток.
Конец первой части.
Н. Сурков
Об авторе
Удачливого рисовальщика ждало повышение по службе и приближение ко двору. На исходе того же года Бенкендорф становится прапорщиком и вдобавок флигель-адъютантом Павла I, а со следующего, 1799 года - уже подпоручиком (заметим в скобках, что Пушкин тогда только родился).
Служба при дворе императора, как вспоминал впоследствии Александр Христофорович, протекала весело. Лишь беспечностью и неопытностью молодости объяснял он совершенное отсутствие какой-либо боязни в кругу начинающих службу и еще неоперившихся флигель-адъютантов и камергеров. Все остальное дрожало и замирало в ожидании очередного нелепого приказа или неуместной выходки самодержца.
«Гроза начиналась в 6 часов утра и не прекращалась до 10 часов вечера - момента его отхода ко сну. В распорядке дня царило точнейшее единообразие, ежедневно каждая минута была отмечена одним и тем же занятием, самая строгая мелочность сопровождала все эти действия, от оружейных приемов солдата до наиболее важных государственных дел. Имея точный и ясный ум, добрые намерения, он лишь изредка мог управлять своим вспыльчивым характером, озлобившимся за 30 противоречивых лет. Пустяк опрокидывал самые прекрасные, самые благородные замыслы. Легкая небрежность в одежде разрушали в его сознании самую превосходную репутацию. Забытая формальность ввергала в жесточайшую
немилость генерала или министра, который еще мгновение назад наслаждался полным доверием этого абсолютного повелителя».
История сохранила характерный эпизод из наступившей эпохи верховного самодурства:
«После воцарения императора Павла I к Безбородко пришли спросить можно ли пропустить иностранные газеты, где между прочими рассуждениями, помещено было выражение:”Проснись, Павел!“.
- Пустое пишут, - отвечал Безбородко, - уже так проснулся, что и нам никому спать не дает!».
А однажды Павел стоял перед окном Зимнего дворца и смотрел на улицу. Вдруг он увидел, что прохожие не снимают шляп, следуя мимо дворца. Возмущенный, он тут же повелел издать приказ всем снимать головные уборы и не одевать, пока не миновали дворец. Переехав в Михайловский замок, он однажды заметил мужиков, идущих мимо с обнаженными головами. «Почему они поснимали шапки?» - строго спросил он своих приближенных. «Да ведь Вы же, Ваше Величество, повелеть изволили…» - начали было те.
«Так это же было в Зимнем, - нахмурился император, - отменить приказ, немедленно!». И таких случаев можно привести великое множество.
Бенкендорф испытал это если не на себе, то на примере близких.
«…Кто поверит, что этот могущественный российский монарх, чья победоносная армия прошла Италию, чей флот проследовал мимо сераля великого султана, кого Бонапарт умолял о союзе, который в конце своего правления бросил вызов Европе, воевал с круглыми шляпами, сапогами с отворотами и жилетами. Мой отец потерял свое место и лишился благосклонности из-за донесения о том, что в Риге на улицах видели круглые шляпы».
Забавно, но и годовалый Пушкин, гуляющий как-то с дядькой, успел, говоря современным языком, попасть под раздачу у Павла Петровича, опять-таки по причине нахождения перед ним в своей младенческой шапочке.
Поэтому, когда эпоха Павла закончилась, так же неожиданно, как началась (он был удушен заговорщиками в своем собственном замке) и когда вся Россия ликовала, обретя нового молодого и многообещающего царя Александра, вздохнул свободнее и Бенкендорф. Тем не менее, он нашел в своем сердце сочувствие к маленькой дочери Павла Анне, с рыданиями указывающей графине Ливен на иллюминацию за окном: «Смотрите, Мадам, как все довольны смертью моего отца».
Все ближайшие дни, недели, даже месяцы, и в самом деле, были наполнены новостями, танцами, фейерверками. «… /все/ это лето может быть названо сумасшедшим летом», - с удовольствием вспоминал наш герой, -
любовь и совершенная свобода окупили все издержки».
Празднества и всенародные гуляния, начавшись в Петербурге, переместились плавно в Москву, куда по традиции для коронации в кремлевском соборе отправился кортеж с царской семьей. Туда же в поисках развлечений не преминул отправиться с компанией таких же бонвиванов недавний флигель-адъютант Бенкендорф.
Сама дорога растянулась на две недели, и они настолько закружились в вихре удовольствий, что не рады были прибытию в Москву. Но и в первопрестольной Александр Христофорович не потерялся и не остался без внимания прекрасной половины общества: все, по его словам, от княгини Суворовой до молоденьких горничных способствовали тому, чтобы пребывание в Москве для него было приятным.
Увы, любовь к женскому полу останется его слабостью на всю жизнь, и не помешает ей не женитьба, не голубой мундир, не завидное для окружающих положение в обществе. Человек, как известно, слаб, даже если этот человек шеф жандармов могущественнейшей из империй.
Ну а пока молодому офицеру и в голову не приходили мечты о какой-либо карьере, тем более полицейской. Не приходили, пока он не насытился, точнее не пресытился женским кокетством, флиртом, случайными связями и «удовольствиями менее деликатными». К тому же пришло время возвращаться в Петербург, к своим обязанностям. Он нашел город каким-то грустным, потому что, как понял вскоре, «привез туда усталость от своих удовольствий». Прежняя жизнь, показалась ему, в тот момент, ничтожной. Александр Христофорович ощутил вдруг желание выделиться чем-то из толпы себе подобных.
Скорее всего, не только «усталостью» определялись новые для него невеселые настроения – он, как человек, приближенный ко двору Павлу Петровича и Марии Федоровны, новому хозяину престола оказался неудобен и, в конечном счете, не нужен. Эту свою ненужность и вынужденное безделье молодой и активный Бенкендорф долго выносить не мог. Но тут помог случай.
В это время швед на русской службе генерал Спренгпортен организовывал инспекторскую поездку по России, своеобразную экспедицию, и требовались два офицера для его личного сопровождения. Бенкендорф представился его превосходительству, произвел впечатление, и тот попросил за него у императора. Высочайшая милость была оказана. К концу февраля 1802 года экспедиция покинула Петербург. Вторым сопровождающим офицером был майор Ставицкий. В их задачу входило разъезжать по прилегающим к маршруту регионам и представлять генералу Спренгтпортену «коротенькие отчеты или, вернее, наброски». К ним был прикомандирован художник Корнеев для дорожных зарисовок.
Примерный маршрут поездки был таков: Шлиссельбург, Тихвин, Рыбинск, Большая Волга («Волга-матушка» — пишет Бенкендорф), Казань, Оренбург, а там — Урал, Сибирь, Забайкалье, Якутия… .
Да, мы не оговорились: именно «пишет Бенкендорф». Потому что, он вел подробнейшие дневники этой поездки, да и не только этой, и не только поездки.
Вот - второе, что после повышенной любвеобильности должно поразить нас в этой непростой личности. Кстати, то, что он вообще что-то «пишет» или «писал» удивляло и его современников, а за ними и потомков. С одной стороны это мало вязалось со сдержанным и волевым характером Александра Христофоровича, с другой говорило о его закрытости и даже немалой скрытности. Император Николай был очень удивлен, когда после смерти ближайшего помощника и друга в его столе были обнаружены полтора десятка плотно исписанных тетрадей – мемуары Бенкендорфа! Он тотчас повелел передать их ему для чтения.
К счастью, после более чем полутора веков, такой возможностью располагаем и мы.
Что же решает Александр Христофорович положить на бумагу в ходе двухлетней поездки? Любовные приключения? И их тоже. По иронии судьбы генерал Спренгпортен оказался приятелем знаменитого похитителя дамских сердец Джакомо Казановы.
Но главным в бенкендорфских записях является не это: он много места уделяет характеристикам городов и весей, которые им удается посетить. Местной промышленности и истории краев и губерний. Побывал Бенкендорф и в Саратове.
Вот что, например, пишет он о нашем родном городе и всей округе (и это задолго до грибоедовского: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!»):
«В первые дни июня мы покинули Симбирск и поехали в Саратов; этот город большей частью своих домов, своей промышленностью и своим богатством обязан немецким поселенцам, которые со времени императрицы Екатерины обустроились в провинции, в которой Саратов является главным городом. Эти поселенцы построили великое множество деревень, и они заметно процветают». Что ж, справедливо. И сейчас еще бывшие немецкие села сохранили свой особенный положительный отпечаток.
Конец первой части.
Н. Сурков
Об авторе
Сурков Николай Юрьевич родился в 1952 г. в г. Хвалынске Саратовской области. Окончил среднюю школу в г. Саратове, а затем Саратовский Государственный университет им. Н.Г. Чернышевского по специальности инженер-метеоролог.
По окончании обучения бессменно отработал 43 года в одном из саратовских проектных институтов газовой отрасли, где занимался вопросами охраны окружающей среды.
Пишет стихи и рассказы. Публиковаться начал с 1998 г. Его произведения печатались в периодических изданиях «Молния», «Почта Поволжья», «Советская Россия» и др.
С 2008 г. публикуется в литературно-художественных альманахах «Литературный факел» и «Литературные горизонты». Его стихи можно встретить в таких изданиях, как «Литературная газета Союза писателей», «Золотая строка Московии», «Фактор времени».
Автор трех книг стихов и рассказов. В 2010 г. принят в Союз писателей России (Московская писательская организация).
