НИК-1
Проработав год, в унизительно оплачиваемой, но ни к чему не обязывающей, должности младшего научного сотрудника, мэнэса, как-то стремительно и неожиданно для себя, был назначен заведующим лабораторией – завлабом.
Научное подразделение именовалось лабораторией по изучению влияния шума и вибрации на организм человека. Злорадный научный люд называл её лаборатория «Без шума и пыли».
Директор лично представила меня небольшому коллективу лаборатории. Коллектив, как и полагается, встретил прохладно. Особенно неприязненно к новому заведующему, выглядевшему пацан-пацаном, отнесся инженер Топот Никита Алексеевич. Длинный, сухопарый мужчина средних лет, с узким, плохо выбритым лицом
- Топот, так Топот, подумал я. Мне детей с ним не крестить. Фамилия странная. Смотрит подозрительно. Глубоко посаженые серенькие глаза, в которых всплескивала смесь презрения и страха.
Прошла неделя. Я ещё не успел изучить все приказы, инструкции и распоряжения, а подоспело первое испытание. Не то, чтобы «медные трубы», а так - «пионерский горн».
Дело в том, что как такового, кабинета у меня не было. Закуток, отделённый шкафом с приборами. Утром, прихожу в лабораторию, а ко мне этаким холуйским фертом подскакивает Никита и приглашает пройти в помещение подсобки. Захожу. Разительные перемены. Исчезло сломанное оборудование и разный хлам. Правительственно сиял, откуда то добытый новенький письменный стол, а к нему буквой «Т», приставлен поменьше. Стояли разнокалиберные стулья. Все располагало к бурной чиновничьей деятельности.
- Ну, как? Хитровато прищурился Никита,- Годиться?
- Нет,- отвечаю я, твёрдым голосом,- совсем не годится!
Никита на глазах «сдувается» и как- то становится меньше ростом.
Мне его жалко, но решения не меняю. Никита с лаборантом разрушают бюрократическое великолепие.
К моему удивлению, после тестирования на демократизм, Никита несколько изменил свое отношение к юному начальнику. Он стал даже делиться со мной некоторыми подробностями своей биографии. Выяснилось, что инженер он только по должности. По диплому, Никита Алексеевич механик со средним специальным образованием, полученным в каком-то заборостоительном техникуме.
Своих родителей Никита не помнит. Детство его прошло в детдоме, не отличающегося чистотой нравов. Однажды поддав (а выпить Никита любил, и выпивал регулярно по пятницам, в конце рабочего дня), он рассказал мне, как старшие мальчишки бросили его в сортирную яму. Он просидел, а точнее простоял на цыпочках по горло в дерьме, всю ночь, пока его не вытащил завхоз детдома, пришедший сыпать хлорку в сортир.
- К запаху быстро привыкаешь,- меланхолично бормотал Никита, глядя затуманенным воспоминаниями взором, на граненый стакан с водкой.
- А вот, глисты! Я чуть сознание не потерял, когда один здоровый такой, рядом с моим ртом всплыл. Никита не спеша всосал водку.
Меня в свою очередь, чуть не стошнило, так как Никита отправил в рот кильку, и мне показалось, что он использовал в качестве закуски именно этого жирного глиста.
- За что же вас, Никита Алексеевич, так жестоко и мерзопакостно наказали? Вы же могли погибнуть страшной смертью!
- А в попу не давал,- равнодушно ответил тот, - противно.
Я почувствовал, что за этим равнодушием, как за бронёй таится большая душевная драма, разлом, прошедший через всю жизнь Никиты.
Более серьёзным испытанием на административно-научной стезе, явился для меня выход из строя одного хитроумного прибора. Аппарат датского происхождения, безумно точный и столь же дорогой. Ломаться он никак не должен по определению, и потому был неразборным. Однако, «датчанин» не выдержал российских условий эксплуатации и всё же сломался.
Немедленно были проведены два совещания и один Ученый совет. Поскольку прибором, приписанным к нашей лаборатории, пользовались ученые и других подразделении нашего НИИ «Ни к селу, ни к городу», то к нам особых претензий не было, но я чувствовал себя виноватым.
Решение принял заместитель директора по науке Спирикович. Оно было, по- советски, соломоновым. Чей прибор, пусть те и чинят.
Что и нашло отражение в соответствующем приказе, где указывались сроки и кары за невыполнение оных.
Опечаленный и огорченный пришёл я в лабораторию. Сижу в своём командирском закутке. На столе злополучный прибор, ехидно сияет заграничным шиком. Дизайн. Не одного винтика или даже клёпки на корпусе. Как тут поставишь диагноз усопшему, когда вскрытие невозможно?
В закуток протискивается Никита, с неизменной «беломориной» в зубах, не смотря на мой категорический запрет на курение в лаборатории.
- Что, шеф пригорюнился?
- Как что! Не знаете что ли? Что делать с этим гадом заморским? Я постучал пальцем по прибору.
- Как что делать! Беги за «Столичной» и «Беломором», по два экземпляра каждой позиции. Чинить буду. Повернулся и ушел.
Через час вернулся с громадной кипой каких-то схем, каталогов, справочников и журналов на английском языке.
- Давай шеф, освобождай помещение. Работать буду.
Мне ничего не оставалось делать, как посетить ближайший гастроном. К моему приходу, прибор был каким-то таинственным образом вскрыт и его заграничное электронное нутро выпотрошено и разбросано по всему столу.
Меня охватил ужас непоправимого, но вмешиваться было поздно.
Оставшиеся дни до назначенного Приказом «Судного дня» я слонялся по институту, сидел в библиотеке и буфете. Периодически бегал за папиросами, водкой, плавлеными сырками и любимой закуской Никиты – килькой пряного посола.
Моё рабочее место было прочно и, как казалось, навечно было оккупировано Топотом, который курил, прищурив от дыма глаз, рассматривал схемы, досадливо и брезгливо отодвигая попавшиеся ему на пути куски и обломки «Брюля и Кьера».
В утро «гражданской казни», я решительно зашёл в свой, так называемый кабинетик. Никита, казалось, не уходил из лаборатории. Был небрит и похмелен. Посмотрев на меня мутными глазами, он спокойно сказал,- Ну, вот – готово.
«Готовность» выражалась все в том же творческом беспорядке на моем столе, усиленном пустой бутылкой водки и полупустой пачкой «Беломор канала». Мирно потрескивал миниатюрный паяльник.
- Что всё!? Что всё?! Истерически завопил я, хватаясь за голову. Через час мне докладывать директору о готовности прибора, а я вижу только его потроха.
- Ну и доложишь, куда денешься, фамильярно ответил Никита, взял паяльник, как мне показалось, не глядя ткнул в сверкающее нутро одного из блоков.
Через час, на столе у директора, «Брюль и Кьер» тихонько гудел на своем датском языке.
Я получил благодарность, лаборатория маленькую премию, которая была тут же пропита. После «банкета» я спросил у Никиты, в чем же причина поломки.
- Военная тайна,- злорадно прошелестел пьяненький Никита.
После случая с «Брюлем» я с Никитой подружился. Иногда, вечером в пятницу мы оставались в лаборатории, пили казённый спирт, который хранился у меня в большом сейфе и подлежал строгой отчётности.
Спирт был трёх сортов. В пятилитровой стеклянной ёмкости, был налит ректификат «Люкс».
В десятилитровой бутыли, тёмного стекла, благородно мерцал ректификат группы «В», именуемый в народе «медицинским».
В двадцати литровом, стеклянном коричневом жбане, с трудом, умещающимся внизу сейфа, бултыхался спирт гидролизный, выгнанный из опилок.
Никита любовно называл его «гидроколбасой» и, к моему удивлению, просил налить именно его, объясняя парадокс тем, что она «духовитей» будет и закуски не требует.
Много позже, я догадался, что так он оберегал меня от лишних трудностей по «списыванию» благородных сортов спиртяги.
До определённой степени опьянения с Никитой было интересно, но взяв на грудь норму в 0,5 литра, он становился, скучен, меланхолически раздражителен и желчен. Остановить Топота прекратить пьянку было просто. Достаточно напомнить ему о предстоящей встрече с «мамкой» и он решительно вставал и поспешно одевался. «Мамкой» он называл свою жену, которую он очень уважал и побаивался.
Однажды, на утро после вечерних посиделок с «гидроколбасой» я решил сходить поработать. Я любил работать в выходные. Никого нет, тишина. Комфортные условия для творческой научной работы.
Придя в институт, уже возле дверей лаборатории обнаружил, что забыл дома ключи. Я топтался у дверей, проклиная свою забывчивость и клятвенно обещая себе больше не пить. Так хотелось поработать, поразмыслить над кружкой горячего, крепкого кофе. Что делать?
И вдруг, вижу в конце коридора длинную тощую фигуру с неизменным портфелем в руках.
- Никита,- обрадовался я,- и ты решил посубботничать? Только ничего не выйдет, я ключи забыл.
Хитрый прищур глаз, ехидная улыбка на тонких губах. Совместное распитие спиртных напитков всегда делает подчинённых фамильярными, закон Карнеги.
Я разозлился. – Нечего здесь улыбаться, Никита Алексеевич. Извольте сходить в главный корпус на вахту за ключами.
- Не дадут, - коротко ответил тот,- приказа нет.
Никита был, как всегда прав. Допуска на работу в выходной у нас не было. А явно обиженный Топот отошел к окну в торце коридора, поставил на широкий подоконник потрёпанный портфель, в котором что-то звякнуло. Нахально закурил, поглядывая то на дверь, то на меня.
- Поди ка, сюда,- широким жестом он пригласил меня к окну. Затем раскрыл зёв портфеля, извлёк оттуда газету, постелил её на подоконник и разложил на скатерти-самобранке «Комсомольской правде», громадные бутерброды с маслом и сыром.
Заботливая «мамка» всегда готовила эти русские сэндвичи, но угощал меня Никита этой «пищей богов», первый раз. Затем из портфеля были добыты вареные яйца, один парниковый огурец и соль в спичечной коробочке.
- Пикник на обочине,- пробормотал я,- почувствовав острый приступ голода. Дома, рано утром, организм ничего не принимал.
Чудеса не закончились. Волшебный портфель предоставил маленький термос, из которого Никита налил в крышечку душистого чая. Явно дефицитные «Три слона».
«Мамка» Никиты работала в книжном магазине и легко обменивала Ахматову и Стругацких на колбасу, сыр и прочие советские деликатесы из соседнего гастронома. Попробуйте сейчас обменять Чехова или даже Спилберга на кусок докторской колбасы или сыра. За сумасшедшего сочтут.
- Ну, что, шеф, нальёшь опохмелиться? Нахально ощерился Никита.
Я чуть не поперхнулся вкуснейшим бутербродом. Вот наглость!
- Никита Алексеевич, вы же знаете, я с утра сотрудникам не наливаю.
- Суббота, шеф, не рабочий день
- Тем более, не совсем логично, ответствовал я, и вернулся к бутерброду,- кроме того «зелёный змий» за семью замками, а ключи от них у меня дома остались.
- Эх! Решительно воскликнул Токот,- а если, прям сейчас открою, нальёшь?
- Так у Вас, уважаемый, дубликат ключей есть. Изготовили без моего ведома? Докладную напишу!
- Зачем мне ключи. Слово знаю. «Сезам» называется.
- Ладно. Только интереса ради. Пятьдесят грамм «ректификата»!
- Нет, гражданин начальник, сто грамм «гидрашки».
- Чёрт с тобой, открывай. Смотри замок не сломай. За минуту успеешь, сто пятьдесят налью и за килькой сбегаю.
- Кильку не надо, за минуту не успею, а ты отвернись, не смотри. Секреты мастера.
Никита запустил руку в портфель, что-то достал из него. Добросовестно не смотрю. Минуты две-три сосредоточенного сопения, лёгкого скрежета и знакомый щелчок открываемого замка.
- Прошу, шеф!
Оборачиваюсь. Дверь лаборатории настежь открыта. Сейф со спиртом и «секретными» приказами, Никита открыл ещё быстрее.
Я свое обещание тоже добросовестно выполнил и, честно говоря, чуть-чуть поучаствовал в обсуждении последних событий в братском Афганистане.
«Товарно-продуктовый голод» распространялся в то время и на такой предмет первой необходимости как телевизор. Чёрно-белые как-то вышли из дефицитного списка, и вся страны смотрела героев хоккея и звёзд фигурного катания, на голубоватеньких блюдцах, 47 см по диагонали.
Цветные «Горизонты» и «Радуги» в начале были недоступной роскошью, но по мере дальнейшего развития военно-промышленного комплекса из обломков РЗУ, РЛС и РСН цветные «ящики» стали появляться в относительно свободной продаже. Часть из них сразу поступала в магазин «Юный техник», чтобы юные дарования смогли проявить свои творческие возможности, реанимируя этих монстров.
Телевизоры ломались, иногда, не доехав до дома счастливых хозяев. Плохо обученные, но наглые, самоуверенные мастера с трудом добивались жалкого подобия цветогаммы. Герои полезших на экраны сериалов были или синие как утопленники или красномордыми как маховые пьяницы.
Как-то, после очередной победы нашей ледовой дружины на чемпионате мира по хоккею с шайбой, я пожаловался своему лабораторному люду, что форма наших и чехов на чёрно-белом экране была трудно различимой. Даже великий Николай Озеров не мог в полной мере исправить трудности в восприятии блестящей игры.
- Вот бы в цвете посмотреть! Канадцев особенно. Говорят у них форма обалденная!
- Равнодушный к народной, канадской игре, Топот не принимал участие в обсуждении хоккейных баталий, и что-то паял в брюхе капризного, отечественного полярографа. Услышав мой жалобный вопль, он обернулся и спросил,- А хочешь, шеф, я тебе цветной телек сделаю?
- Как это,- ошеломлённо спросил я?
- Молча, и за три дня. Потратишься только на корпус и некондиционную трубку. Купишь в «Юном технике». За работу, как всегда – «пузырёк».
На другой день корпус от большого чёрно-белого телевизора «Берёзка» с глубокой царапиной на полированном боку и пыльная «трубка» от цветного «Горизонта», были доставлены Никите-мастеру.
На другой день меня услали в командировку. Приехал через неделю. Прямо с поезда в институт. Захожу в лабораторию, а на моём столе, занимая всё жизненное пространство, орёт в оба динамика (стерео!) и переливается всеми цветами радуги и её оттенками чёрно-белая «Берёзка».
Никита был очень доволен произведённым успехом. Радостно потирал сухенькими ладонями и хихикал. Немедленно был выставлен обещанный гонорар и командировочные гостинцы. Пили за Никиту и его золотые руки. Пили за русского гения, изобретателя телевизора Зворыкина. Теслу и Максвелла. Помянули Джордано Бруно и Сикорского.
Выпили даже за меня, в общем- то неплохого паренька, если вообще, начальник может быть хорошим, по определению.
Самоделку я окрестил НИК-1. Проработал НИК-1, не ломаясь, восемь лет. Никиты уже не было с нами.
На девятом году, некондиционность трубки всё же сказалась и НИК-1, погас, хотя голосовое сопровождение бодро вещало на сто децибел. Опытный, серьёзный мастер, долго и удивленно рассматривал самоделку, а потом спросил,- Он что, действительно показывал в цвете?
- Да, восемь лет. Цвет не хуже, чем у «Филипса».
Мастер полез в пыльное телевизионное нутро, а вылезши оттуда и убирая паутину с усов спросил,- А схема есть? Кто его вам собрал?
- Его, к сожалению, давно нет, а посмертною записку со схемой не оставил.
- Вы знаете, его собрал или сумасшедший или гений. По всем законам физики он работать не должен! Мы попробуем его починить, только трубку все равно новую покупать придётся.
- А вот Никита трубку тоже бы оживил, с грустью подумал я, и отказался.
- Спасибо говорю, лучше я новый куплю. «Самсунги» вот появились.
- И то верно,- обрадовался мастер. Только позвольте мне кое-что перечертить из него и пару блоков забрать. Ребятам из политеха покажу -обалдеют!
НИК-1 долго пылился в сарае, а когда мы переезжали на квартиру в новом доме, я так в тёмном углу его и оставил.
Возможно, его найдёт какой-нибудь новый Никита. Гений или сумасшедший. Соберёт для своей бабульки цветной телеприёмник НИК-2. С деталями от стиральной машины «Сибирь».
Будет смотреть 1001 серию «мыльной оперы» и радоваться жизни.