ПрофМед - Лекторий
"НЕДРУГИ ПУШКИНА". СЕРГЕЙ УВАРОВ. Часть 2.
896
«Если мне удастся отодвинуть Россию
на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории,
то я исполню свой долг и умру спокойно».
С.С. Уваров
ЧАСТЬ 2
Пока же молодой интеллектуал воспользовался другим искусством, приобретенным в модных салонах Парижа и Вены – искусством, сохраняя хорошие манеры, избегать закулисных игр и интриг. Этим умением еще в Австрии он успел понравиться экс-послу в королевстве графу Андрею Кирилловичу Разумовскому. Влиятельный вельможа, встретившись с Уваровым в родных пенатах, ввел его в дом своего брата Алексея Кирилловича Разумовского – тогдашнего российского министра просвещения. Там наш «баловень судьбы» завоевал не только симпатии министра и его супруги, но и сердце их дочери Екатерины Алексеевны Разумовской, любимой фрейлины императрицы.
Девушка будто бы обратила на него внимание, как на человека «резко отличавшегося умом, познаниями и строгим взглядом на жизнь от окружавшей его золотой петербургской молодежи».
Осенью того же, 1810 года, состоялась свадьба этой высокородной четы. Брак был взаимовыгоден, поскольку невесте, бывшей пятью годами старше жениха, шел на тот момент уже тридцатый год и красотой, по свидетельству современников, она не блистала. Сергей Семенович же со своей стороны мог быть доволен тем, что получал «сильнейшего покровителя по делам карьерным» и огромное приданое.
Последнее было, как нельзя кстати, так как к этой поре финансовые дела его изрядно подзапутались. Особенных хлопот и волнений Уварову стоила неожиданно возникшая судебная тяжба по материнскому имению. А чуть раньше он пострадал от кражи бриллиантовых колец. Упоминаемый выше А.И. Тургенев, писал в мае 1810 г. об этих уваровских невзгодах братьям Булгаковым:
«Бедный Уваров беспрестанно в новых и неприятнейших хлопотах. Думал, что кончил дела свои, сколько можно хорошо, но вдруг видит в газетах, что казенная палата вызывает поставщиков на место его матери; по его расчетам; если это не получит какого-нибудь чрезвычайного оборота, они должны лишиться имения. Это его так огорчило, что он почти болен; …Я не могу смотреть на него с спокойным духом… - О перстнях его нет ничего нового».
Как видим, и у любимцев фортуны, бывают в жизни свои темные полосы.
Тем временем злые языки на все лады обсуждали и осуждали совершившийся брачный союз: «Единственным шансом преуспеть для Уварова стала возможность выгодно жениться, и такая возможность ему сразу же представилась».
Сам Сергей Семенович в своих воспоминаниях не уделил предыстории своей женитьбы никакого внимания. Ничего не писал он и о дальнейших семейных делах. Права тут Ц.Х. Виттекер, отмечавшая, что «его частная жизнь так и осталась частной». Оставим и мы эту тему.
У молодого разносторонне развитого человека было чем заняться помимо личных дел. Можно сказать, что именно в Петербурге деятельная натура Уварова получила возможность широко развернуться. В столице он окунулся в научно-литературные занятия. Первым его дебютом как будущего мыслителя и политика была разработка идеи создания в России Азиатской академии. В своем аналитическом трактате, который так и назывался «Проект Азиатской академии», он писал:
«Достаточно самых простых политических соображений, чтобы усмотреть те выгоды, которые Россия извлечет из серьезного изучения Азии. Россия, которая находится в таких тесных отношениях с Турцией, Китаем, Персией, Грузией, тем самым не только поспособствовала бы распространению всеобщего просвещения, но и достигла бы своих собственных важнейших выгод, так что никогда еще политические побуждения не являлись в таком согласии с обширными видами нравственной образованности».
В. А. Жуковский чрезвычайно высоко оценивал данный проект, отмечая особую ученость автора: «Проект Уварова я прочитал… – писал Жуковский А. И. Тургеневу в 1810 г. – Мне приятно было узнать его со стороны его сведений, и он должен принадлежать, если не ошибаюсь, к числу необыкновенных людей из русских. Жалею только об одном: он разделяет, как видно, со многими несчастье предубеждения против всего русского…».
Поэт был прав как в оценке уваровского труда, так и в присутствии в нем еще не вполне покинувших автора прозападнических настроений. Стоит упомянуть, что сама эта работа была написана не на русском языке и впервые опубликована в Париже.
Однако значение ее было незамедлительно оценено и в России, и за рубежом. Великая княжна Екатерина Павловна, принимавшая живое участие в политике брата-императора, отозвалась: «Это делает честь автору».
Когда Уваров направил этот труд И. В. Гете, тот вскоре ответил, что прочел присланный материал «с восхищением перед проникновенностью автора и широтой его кругозора», и выразил надежду, что адресат в скором времени непременно возглавит предложенную им Азиатскую академию. Имеются сведения, что этот проект Уварова заинтересовал Наполеона, который рекомендовал основать подобное учреждение в Париже.
Небывалый интерес к идеям начинающего ученого в Европе, по-видимому, объяснялся повсеместным ориенталистским, т.е. востоковедческим увлечением, охватившим в тот период западноевропейские научные круги, а в России – тем, что проект его представлял собой, по словам филолога и религиозного писателя С.Н. Дурылина, «документ русского наступления на восток».
Уже тогда Уваров, видимо, задумывался и о будущем реформировании русского образования, так как предлагал в рамках создания академии изучение на ее кафедрах таких восточных языков, какие не грезились европейских ученым, например: маньчжурского, тибетского, грузинского, японского и народов азиатского севера.
Проектом ставились, кроме того, фундаментальнейшие задачи – издание словарей санскритского и китайского языков. Распространение восточных языков, считал автор нашумевшего труда, должно привести «к распространению здравых понятий об Азии в её отношении к России. Вот поприще огромное, ещё не озарённое лучами разума, новое поле славы неприкосновенной – источник новой национальной политики».
Сам же поборник античной и восточной культур к тому времени владел семью древними и новыми языками.
В 1811 году по протекции тестя Алексея Кирилловича Разумовского, к тому времени вошедшего в силу министра просвещения, Уваров назначается попечителем Петербургского учебного округа. А маленький Саша Пушкин, как мы помним, в том же году становится воспитанником Царскосельского лицея, находящегося среди прочих учебных заведений под попечительством новоявленного государственного мужа (Сергей Семенович наряду с должностью получил чин действительного статского советника).
Линии судеб этих двух столь непохожих друг на друга людей начинают неуклонно сближаться.
И 8 января 1815 года, во время переводного экзамена лицеистов из младшей группы в старшую, пути-дороги их впервые пересеклись: С.С. Уваров в качестве попечителя округа присутствовал на контрольных испытаниях учащихся наряду с поэтом Державиным, министром А.К. Разумовским, родственниками воспитанников и другими почетными гостями. Думается, что Уваров не мог не разделить тогда всеобщего восторга публики от прочтения первокурсником Пушкиным стихотворения «Воспоминания в Царском селе».
Мы уже имели случай убедиться, что «радетель русской самобытности», как впоследствии почитатели стали называть Уварова, был не чужд литературе. Более того, на рассматриваемый отрезок времени приходится апогей его литературных занятий и интересов.
Когда несколькими годами ранее известный литератор, адмирал А.С. Шишков основал литературное общество «Беседа любителей русского слова», объединившее так называемых «архаистов», последователей строгого классицизма в языковых и литературных формах, С.С. Уваров первоначально поддержал их направление.
Собрания «беседчиков» проходили в доме «патриарха русской поэзии» Г.Р. Державина (наб. р. Фонтанки, д. 118). Состав участников литературного объединения был поделен на «действительных членов», «членов-сотрудников» и «почетных членов».
На заседания гости съезжались в парадных мундирах со всеми регалиями. Главным объектом нападок «беседчиков» стал символизировавший течение русского сентиментализма Н. М. Карамзин, авторитет которого в обществе был очень высок. Формально Карамзин числился в почетных членах «беседы». Державин иной раз читал во время заседаний свои стихи, там часто звучали басни И. А. Крылова, в исполнении автора.
Уваров, также состоявший в «Беседе» в качестве «почетного члена», в 1813 году прочел там свое сочинение о русских гекзаметрах. В нем он научно обосновал отказ от александрийского рифмованного стиха при переводе древнегреческих авторов. Этим он не просто поддержал Н.И. Гнедича, переводившего как раз в ту пору «Илиаду» Гомера, а своим авторитетным мнением повлиял на окончательный выбор стиля русскоязычного перевода. Не случайно Гнедич в знак благодарности посвятил впоследствии свой перевод «Илиады» именно Уварову.
По своим взглядам Сергей Семенович являлся непоколебимым сторонником и защитником Карамзина. Отдельные литературоведы даже считают его «одной из центральных фигур и одним из теоретиков русского неоклассицизма», (другими словами, теоретиком новаторства в литературе и словесности в противовес «архаистам-беседчикам»). По их мнению, будто бы, «пропахшая нафталином» атмосфера «Беседы», искавшей национальные корни русской культуры прежде всего в церковнославянской языковой стихии, вскоре перестала устраивать» Уварова.
Так это или иначе, но когда литераторы-карамзинисты «созрели» до образования собственного литературного объединения, Уваров был одним из его учредителей. На его квартире состоялось первое организационное собрание, пожалуй, самого известного в истории русской литературы общества. Речь идет, конечно, об «Арзамасе». История его возникновения слишком интересна и даже забавна, чтобы не рассказать ее, хотя бы вкратце.
К тому же «Арзамас» - это еще одно поле совместной (пусть даже краткой) деятельности Сергея Уварова и Александра Пушкина.
Но прежде немного предыстории.
Появление «Арзамаса» на общественном горизонте обеих столиц явилось логическим продолжением существования в первой четверти XIX века двух непримиримых литературных лагерей или партий, о чем уже кратко говорилось выше: Шишкова и Карамзина.
К первой принадлежали следующие литераторы «старой» школы: Сам А.С. Шишков, А.С. Хвостов, князь А.А. Шаховской, С.А. Шихматов, отчасти Г.Р. Державин и А.П. Бунина, ко второй – Д.Н. Блудов, Д.В. Дашков, С.С. Уваров, В.А. Жуковский, К. А. Батюшков, П.А. Вяземский, А.С. Пушкин, Д.В. Давыдов и др.
Помимо литературно-лингвистического размежевания между указанными группами существовали и разногласия политические. «Беседа» и ее руководитель Шишков были настолько реакционны, что ни одна книжка «Чтений беседы» не обходилась без восхваления монархической власти.
Уже в первом номере ее был помещен следующий дифирамб царю:
Но где же солнце теплотою,
Где, на каких брегах Скамандр
Пред нашей хвалится Невою,
Коль наше солнце Александр?
Подавляющее же число оппонентов Шишкова, не исключая Уварова, характеризовалось в ту пору либеральным мышлением.
Кроме того, заседания «Беседы» отличались скукой и занудливостью, объясняемой скорее всего преклонным возрастом многих ее членов. Помните у Пушкина: «Угрюмых тройка есть певцов// Шихматов, Шаховской, Шишков…».
Вокруг Карамзина, напротив, собрались молодые задорные и талантливые люди, бойко владеющие пером и языком родных осин.
Противостояние литературных партий так, может быть и продолжалось, если бы «беседчики» не распространили свои нападки с Карамзина на других литераторов его круга. Терпение карамзинистов лопнуло: они тоже решили объединиться для борьбы с противником.
Поводом для создания такого объединения стала премьера комедии князя А. А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды», в которой в пародийной форме был выведен «балладник Фиалкин», читающий слезливо-сентиментальные стихи в манере Жуковского. Пародия задевала и Уварова, также присутствовавшего в комедии под именем гусара Угарова. Возмущение нескольких друзей-карамзинистов, посетивших премьеру, не имело границ.
В ответ на эту постановку Д. Н. Блудов сочинил памфлет на А. А. Шаховского «Видение в какой-то ограде», будто бы изданный обществом ученых людей, проживающих в Арзамасе.
«Писано было отменно забавно, - вспоминал арзамасец Ф.Ф. Вигель, - а для Шаховского с товарищами довольно язвительно. Напечатать было невозможно». Из тех же воспоминаний узнаем, как собственно происходил акт рождения этого объединения.
«В одно утро несколько человек получили циркулярное приглашение Уварова пожаловать к нему на вечер 14 октября. В ярко освещенной комнате, где помещалась его библиотека, нашли они длинный стол, на котором стояла большая чернильница, лежали перья и бумага; он обставлен был стульями и казался приготовленным для открытия присутствия.
Хозяин занял место председателя и в краткой речи, хорошо по-русски написанной, осуществляя мысль Блудова, предложил заседающим составить из себя небольшое общество „Арзамасских безвестных литераторов“. Изобретательный гений Жуковского по части юмористической вмиг пробудился: одним взглядом увидел он длинный ряд веселых вечеров, нескончаемую нить умных и пристойных проказ. От узаконений, новому обществу им предлагаемых, все помирали со смеху; единогласно избран он секретарем его».
Кружок единомышленников и друзей с самого начала поставил себе задачу высмеивать напыщенный стиль «беседчиков». Те собирались в мундирах и при орденах, арзамасцы же намеренно предпочли домашнюю обстановку и раскованную панибратскую манеру общения. Постоянного председателя у «Арзамаса» не было, роль секретаря неизменно исполнял Жуковский: он в шутливых стихах или в прозе вел протоколы собраний. Каждая встреча начиналась чтением протокола предыдущего заседания и заканчивалась ужином с неизменным жареным гусем, который должен был, по словам Ф. Ф. Вигеля, присвоить собранию громкую «славу гусей арзамасских».
В знак дружеской поддержки Жуковского каждый из участников взял себе имя героя той или иной его баллады: Батюшков назвался Ахиллом, Вяземский – Асмодеем, Вигель – Ивиковым Журавлем, Блудов – Кассандрой, Уваров – Старушкой, Жуковский – Светланой, впоследствии вступивший в содружество Пушкин – Сверчком и т. д.
Шутливо-пародийные собрания литераторов проходили под девизом: «Глупцы живут на свете для наших маленьких радостей».
Уваров писал в своих «литературных воспоминаниях»: «Арзамас не имел собственно никакой определенной формы. Это было общество молодых людей (из которых некоторые достигли впоследствии высших степеней
государственной службы), связанных между собой одним живым чувством любви к родному языку, литературе, истории и собиравшихся вокруг Карамзина, которого они признавали путеводителем и вождем своим. Направление этого общества, или, лучше сказать, этих приятельских бесед, было преимущественно критическое. Лица, составлявшие его, занимались строгим разбором литературных произведений, применением к языку и словесности отечественной всех источников древней и иностранных литератур, изысканием начал, служащих основанием твердой, самостоятельной теории языка…».
Серьезности поставленных целей не мешала шутливая форма ведения заседаний.
Прием каждого нового члена в общество представляло собой целый ритуал, обставленный различными шутками и розыгрышами. Самим арзамасцам особенно запомнился прием Василия Львовича Пушкина (родного дяди Александра Сергеевича Пушкина), о чем спустя многие десятилетия вспоминали П.А. Вяземский и М.А. Дмитриев.
Первый так передавал впечатление от этой церемонии: «Когда образовалось Арзамасское общество, пригласили и В.Л. Пушкина принять в нем участие. Притом его уверили, что это общество – род литературного масонства и что при вступлении в ложу нужно подвергнуться некоторым испытаниям, довольно-таки тяжелым. В.Л. Пушкин, который уже давно был настоящим масоном, легко и охотно согласился…Тут воображение Жуковского разыгралось… Он придумал и устроил разные мытарства, через которые новобранец должен был пройти. Тут пошли в дело и в символ и «Липецкие Воды» Шаховского, и «Расхищенные Шубы» его, и еще Бог весть что…».
У Дмитриева описано все с большими подробностями: «…Это происходило в доме С.С. Уварова. В.Л. Пушкина ввели в одну из передних комнат, положили его на диван и навалили на него шубы всех прочих членов. Это значило, что новопринимаемый должен вытерпеть, как первое испытание, шубное прение, т.е. преть под этими шубами (намек на комедию Шаховского «Расхищенные Шубы»).
Второе испытание состояло в том, что, лежа под ними, он должен был выслушать чтение целой французской трагедии какого-то француза, петербургского автора, которую и читал сам автор. Потом с завязанными глазами водили его с лестницы на лестницу и привели в комнату, которая была перед самым кабинетом. Кабинет, в котором было заседание и где были собраны члены, был ярко освещен, и эта комната оставалась темной и отделялась от него аркой с оранжевой, огненной занавеской. Здесь развязали ему глаза – и ему представилось посередине чучело, огромное, безобразное, устроенное на вешалке для платья, покрытой простыней. В.Л. Пушкину объяснили, что это чудовище означает дурной вкус, подали ему лук и стрелы и велели поразить чудовище. Василий Львович (надобно вспомнить его фигуру: толстый, с подзобком, задыхающийся и подагрик) натянул лук, пустил стрелу и упал, потому что за простыней был скрыт мальчик, который в туже минуту выстрелил в него из пистолета холостым зарядом и повалил чучело.
Потом ввели Василия Львовича за занавеску и дали ему в руки эмблему Арзамаса, мерзлого арзамасского гуся, которого он должен был держать в руках во все время, пока ему говорили длинную приветственную речь. Речь эту говорил Жуковский. Наконец, поднесли ему серебряную лохань и рукомойник умыть руки и лицо, объясняя, что это прообразует «Липецкие Воды», комедию кн. Шаховского. Все это происходило в 1816 или 1817 году…».
По принятому в «Арзамасе» обычаю каждый вновь вступивший помимо испытаний должен был произносить вступительную речь – “похвальное слово кому-нибудь из литературных «покойников»”. Поскольку своих «покойников» не имелось, решено было их «напрокат заимствовать из числа членов Беседы или Академии».
С.С. Уваров (в арзамасском крещении «Старушка»), ставший членом общества «официальным порядком» одним из первых, на заседании 25 ноября 1815 года в качестве объекта своей похвальной речи выбрал поэтессу Анну Петровну Бунину – почетного члена «Беседы Любителей русского слова».
Речь его представляла собой образец пародийного рассказа о трагической любви бедной юной девы (Буниной) к седому старцу (Шишкову). В мастерски построенном поэтическом повествовании была использована древняя легенда о греческой поэтессе Сафо и ее возлюбленном Фаоне.
Перед слушателями речи представала нежная и скромная Певица, которая «с самой колыбели почувствовала влияние гениев и вздрагивала при имени седого деда». Взрастая, юная Певица, она же Сафо, даже «играя в снежки или в салазки,…твердила его неподражаемые стихи и вкушала радость многу».
И настал момент, когда, «узрев в первый раз седого деда, она бросилась в его объятия и страстным голосом сказала: Он мой! Я его! – восторг сих согласных душ может только уподобиться восторгу прародителей наших (т.е. Адама и Евы – Н.С.)…Таким образом летели годы, Сафо и Фаон жили одною душою, увлекались одним чувством, писали одним пером. Уверяют даже, что красноречивый старец рукою, призывавшею на брань народов и царей, нежно прижимал к сердцу страстную Певицу и – чинил ей иногда перья. Любезная простота нравов! Тебя не знает, кто не чтит Беседу!».
Но настал момент, когда сладострастный старец не устоял против появившейся неизвестно откуда Сарматской Прелестницы и предпочел ее сиротной Певице.
Печальная повесть любви заканчивалась тем, что бедная певица, не выдержав измены седого Старца, топится в море. В изложении Уварова это выглядело так: «…вдруг лицо Певицы успокоилось и озарилось небесной радостью. Она подошла к краю челнока; прочитала вслух две страницы из Разговоров о словесности и, обняв в последний раз своих многочисленных чад (т.е. сборники своих стихов – Н.С.) вместе с ними бросилась в море…».
Этой блистательной речи посвящены специальные исследования. Литературоведы обращают внимание на обилие в ней отсылок к классическим произведениям античных и средневековых авторов, а также намеков и подтекстов, понятных лишь современникам, искушенным в литературной полемике тех лет. Не только арзамасцам, но и самим литературным староверам – «шишковистам» были видны в ней поставленные и с успехом достигнутые цели: всяческого посрамления Шишкова с его изысканиями корней словес и ненавистью к просвещению, а также всевозможной защиты творчества Карамзина.
Столь продолжительный экскурс в историю литературного кружка «Арзамас» предпринят нами с целью на примерах показать, насколько Сергей Уваров был одарен творческим талантом и литературным вкусом.
Пушкин из стен Лицея рвался принять участие в литературной борьбе того времени. В сущности, он и из царскосельского затворничества вносил свою посильную лепту в эту борьбу. Стихи его, посылаемые друзьям в письмах, переписывались и распространялись по знакомым. К примеру, Вяземскому он направил стих, в котором есть такие строки:
Блажен, кто с добрыми друзьями
Сидит до ночи за столом
И над славенскими глупцами
Смеется русскими стихами …и т.д.
Понятно, что «славенскими глупцами» Пушкин именует незадачливых «беседчиков». В том же письме он жалуется: «Безбожно молодого человека держать взаперти и не позволять ему участвовать даже и в невинном удовольствии погребать покойную Академию и Беседу губителей российского слова».
Начинающему поэту не терпелось вступить в «Арзамас», и осенью 1817 г. он вошел в его состав под арзамаским именем Сверчок.
Там, в «Арзамасе», скорее всего и состоялось знакомство Пушкина с Уваровым. И, насколько известно, у Сверчка-Пушкина тогда еще не было причин не ладить со Старушкой-Уваровым. Более того, тогдашний Уваров, вполне мог расположить к себе Александра Сергеевича, как расположил ранее многих пушкинских знакомых.
Вот, например, какое стихотворение посвятил Уварову поэт и тоже арзамасец, Константин Батюшков в 1817 г.:
‹С. С. Уварову›
Среди трудов и важных муз,
Среди учености всемирной
Он не утратил нежный вкус;
Еще он любит голос лирный,
Еще в душе его огонь,
И сердце наслаждений просит,
И борзый Аполлонов конь
От муз его в Цитеру носит.
От пепла древнего Афин,
От гордых памятников Рима,
С развалин Трои и Солима,
Умом вселенной гражданин,
Он любит отдыхать с Эратой,
Разнообразной и живой,
И часто водит нас с собой
В страны Фантазии крылатой.
Ему легко: он награжден,
Благословен, взлелеян Фебом;
Под сумрачным родился небом,
Но будто в Аттике рожден.
У Сергея Семеновича в то время «еще горел в душе огонь» и «еще любил он голос лирный». Это многозначительное «еще» Батюшкова, как далее убедимся, оказалось провидческим.
Между тем, помимо литературы Уварова привлекают научные исследования. В 1816 г. за «Опыт об элевсинских таинствах», наделавший «много шума в ученом мире», его избрал своим почётным членом Институт Франции. В этой первой в то время учёной корпорации Европы иностранных почётных членов тогда было меньше десяти. Ученые заслуги Уварова были оценены и другими зарубежными научными сообществами. В 1812 г. он был избран членом Геттингенского общества наук, в 1816 г. – Французской академии надписей и словесности – кстати, первым и единственным из русских ученых. Кроме того, он состоял членом Королевского общества наук в Копенгагене, Королевского исторического общества в Мадриде, Королевского общества в Неаполе, членом-корреспондентом Греческой академии наук, членом Афинского общества изящных искусств и др. При этом, забегая вперед, отметим, что за свою жизнь Уваров был членом около ста отечественных и зарубежных обществ и академий.
В январе 1818 г. в неполные 32 года С. С. Уварова назначают президентом Императорской Академии наук. Вступив в должность, Сергей Семёнович «не нашёл следов благоразумного хозяйственного управления» в академии и занялся реорганизацией её структуры, а именно - полной, по его словам, организационной перестройкой. Од¬ним из первых шагов нового президента стало открытие в 1818 г. Азиатского музея, первого российского научно-исследовательского центра в области востоковедения. Так, отчасти воплотилась его мечта об Азиатской академии.
Не забыл он и о литературных друзьях и учителях. Уже 28 января по его предложению почетным членом Академии наук был избран «историограф Российской империи» Н.М. Карамзин.
Пушкин без сомнения не мог наряду с последовавшими нововведениями не приветствовать и это – Карамзин также был его учителем и старшим другом. Вообще, надо сказать, что круг знакомых в то время у Уварова и у Пушкина был достаточно схожим. Встречаться они могли, помимо заседаний Арзамаса, на квартире у братьев А.И. и Н.И. Тургеневых.
Известно, что в середине марта 1820 г. молодой поэт читал там в присутствии Уварова свое стихотворение.
В отличие от Карамзина Пушкин был тогда разве что «почетный гражданин кулис» (прочие «почетные гражданства» ждали его еще впереди). Однако и в любви к театру новый президент Академии наук, пожалуй, не уступал ему. Современники вспоминали, что он даже сам когда-то играл в домашних спектаклях в салоне «страстного любителя искусств и литературы» директора Публичной библиотеки А.Н. Оленина. Кстати, и в этом хлебосольном доме наверняка встречались Пушкин и Уваров.
Осенью того же, 1810 года, состоялась свадьба этой высокородной четы. Брак был взаимовыгоден, поскольку невесте, бывшей пятью годами старше жениха, шел на тот момент уже тридцатый год и красотой, по свидетельству современников, она не блистала. Сергей Семенович же со своей стороны мог быть доволен тем, что получал «сильнейшего покровителя по делам карьерным» и огромное приданое.
Последнее было, как нельзя кстати, так как к этой поре финансовые дела его изрядно подзапутались. Особенных хлопот и волнений Уварову стоила неожиданно возникшая судебная тяжба по материнскому имению. А чуть раньше он пострадал от кражи бриллиантовых колец. Упоминаемый выше А.И. Тургенев, писал в мае 1810 г. об этих уваровских невзгодах братьям Булгаковым:
«Бедный Уваров беспрестанно в новых и неприятнейших хлопотах. Думал, что кончил дела свои, сколько можно хорошо, но вдруг видит в газетах, что казенная палата вызывает поставщиков на место его матери; по его расчетам; если это не получит какого-нибудь чрезвычайного оборота, они должны лишиться имения. Это его так огорчило, что он почти болен; …Я не могу смотреть на него с спокойным духом… - О перстнях его нет ничего нового».
Как видим, и у любимцев фортуны, бывают в жизни свои темные полосы.
Тем временем злые языки на все лады обсуждали и осуждали совершившийся брачный союз: «Единственным шансом преуспеть для Уварова стала возможность выгодно жениться, и такая возможность ему сразу же представилась».
Сам Сергей Семенович в своих воспоминаниях не уделил предыстории своей женитьбы никакого внимания. Ничего не писал он и о дальнейших семейных делах. Права тут Ц.Х. Виттекер, отмечавшая, что «его частная жизнь так и осталась частной». Оставим и мы эту тему.
У молодого разносторонне развитого человека было чем заняться помимо личных дел. Можно сказать, что именно в Петербурге деятельная натура Уварова получила возможность широко развернуться. В столице он окунулся в научно-литературные занятия. Первым его дебютом как будущего мыслителя и политика была разработка идеи создания в России Азиатской академии. В своем аналитическом трактате, который так и назывался «Проект Азиатской академии», он писал:
«Достаточно самых простых политических соображений, чтобы усмотреть те выгоды, которые Россия извлечет из серьезного изучения Азии. Россия, которая находится в таких тесных отношениях с Турцией, Китаем, Персией, Грузией, тем самым не только поспособствовала бы распространению всеобщего просвещения, но и достигла бы своих собственных важнейших выгод, так что никогда еще политические побуждения не являлись в таком согласии с обширными видами нравственной образованности».
В. А. Жуковский чрезвычайно высоко оценивал данный проект, отмечая особую ученость автора: «Проект Уварова я прочитал… – писал Жуковский А. И. Тургеневу в 1810 г. – Мне приятно было узнать его со стороны его сведений, и он должен принадлежать, если не ошибаюсь, к числу необыкновенных людей из русских. Жалею только об одном: он разделяет, как видно, со многими несчастье предубеждения против всего русского…».
Поэт был прав как в оценке уваровского труда, так и в присутствии в нем еще не вполне покинувших автора прозападнических настроений. Стоит упомянуть, что сама эта работа была написана не на русском языке и впервые опубликована в Париже.
Однако значение ее было незамедлительно оценено и в России, и за рубежом. Великая княжна Екатерина Павловна, принимавшая живое участие в политике брата-императора, отозвалась: «Это делает честь автору».
Когда Уваров направил этот труд И. В. Гете, тот вскоре ответил, что прочел присланный материал «с восхищением перед проникновенностью автора и широтой его кругозора», и выразил надежду, что адресат в скором времени непременно возглавит предложенную им Азиатскую академию. Имеются сведения, что этот проект Уварова заинтересовал Наполеона, который рекомендовал основать подобное учреждение в Париже.
Небывалый интерес к идеям начинающего ученого в Европе, по-видимому, объяснялся повсеместным ориенталистским, т.е. востоковедческим увлечением, охватившим в тот период западноевропейские научные круги, а в России – тем, что проект его представлял собой, по словам филолога и религиозного писателя С.Н. Дурылина, «документ русского наступления на восток».
Уже тогда Уваров, видимо, задумывался и о будущем реформировании русского образования, так как предлагал в рамках создания академии изучение на ее кафедрах таких восточных языков, какие не грезились европейских ученым, например: маньчжурского, тибетского, грузинского, японского и народов азиатского севера.
Проектом ставились, кроме того, фундаментальнейшие задачи – издание словарей санскритского и китайского языков. Распространение восточных языков, считал автор нашумевшего труда, должно привести «к распространению здравых понятий об Азии в её отношении к России. Вот поприще огромное, ещё не озарённое лучами разума, новое поле славы неприкосновенной – источник новой национальной политики».
Сам же поборник античной и восточной культур к тому времени владел семью древними и новыми языками.
В 1811 году по протекции тестя Алексея Кирилловича Разумовского, к тому времени вошедшего в силу министра просвещения, Уваров назначается попечителем Петербургского учебного округа. А маленький Саша Пушкин, как мы помним, в том же году становится воспитанником Царскосельского лицея, находящегося среди прочих учебных заведений под попечительством новоявленного государственного мужа (Сергей Семенович наряду с должностью получил чин действительного статского советника).
Линии судеб этих двух столь непохожих друг на друга людей начинают неуклонно сближаться.
И 8 января 1815 года, во время переводного экзамена лицеистов из младшей группы в старшую, пути-дороги их впервые пересеклись: С.С. Уваров в качестве попечителя округа присутствовал на контрольных испытаниях учащихся наряду с поэтом Державиным, министром А.К. Разумовским, родственниками воспитанников и другими почетными гостями. Думается, что Уваров не мог не разделить тогда всеобщего восторга публики от прочтения первокурсником Пушкиным стихотворения «Воспоминания в Царском селе».
Мы уже имели случай убедиться, что «радетель русской самобытности», как впоследствии почитатели стали называть Уварова, был не чужд литературе. Более того, на рассматриваемый отрезок времени приходится апогей его литературных занятий и интересов.
Когда несколькими годами ранее известный литератор, адмирал А.С. Шишков основал литературное общество «Беседа любителей русского слова», объединившее так называемых «архаистов», последователей строгого классицизма в языковых и литературных формах, С.С. Уваров первоначально поддержал их направление.
Собрания «беседчиков» проходили в доме «патриарха русской поэзии» Г.Р. Державина (наб. р. Фонтанки, д. 118). Состав участников литературного объединения был поделен на «действительных членов», «членов-сотрудников» и «почетных членов».
На заседания гости съезжались в парадных мундирах со всеми регалиями. Главным объектом нападок «беседчиков» стал символизировавший течение русского сентиментализма Н. М. Карамзин, авторитет которого в обществе был очень высок. Формально Карамзин числился в почетных членах «беседы». Державин иной раз читал во время заседаний свои стихи, там часто звучали басни И. А. Крылова, в исполнении автора.
Уваров, также состоявший в «Беседе» в качестве «почетного члена», в 1813 году прочел там свое сочинение о русских гекзаметрах. В нем он научно обосновал отказ от александрийского рифмованного стиха при переводе древнегреческих авторов. Этим он не просто поддержал Н.И. Гнедича, переводившего как раз в ту пору «Илиаду» Гомера, а своим авторитетным мнением повлиял на окончательный выбор стиля русскоязычного перевода. Не случайно Гнедич в знак благодарности посвятил впоследствии свой перевод «Илиады» именно Уварову.
По своим взглядам Сергей Семенович являлся непоколебимым сторонником и защитником Карамзина. Отдельные литературоведы даже считают его «одной из центральных фигур и одним из теоретиков русского неоклассицизма», (другими словами, теоретиком новаторства в литературе и словесности в противовес «архаистам-беседчикам»). По их мнению, будто бы, «пропахшая нафталином» атмосфера «Беседы», искавшей национальные корни русской культуры прежде всего в церковнославянской языковой стихии, вскоре перестала устраивать» Уварова.
Так это или иначе, но когда литераторы-карамзинисты «созрели» до образования собственного литературного объединения, Уваров был одним из его учредителей. На его квартире состоялось первое организационное собрание, пожалуй, самого известного в истории русской литературы общества. Речь идет, конечно, об «Арзамасе». История его возникновения слишком интересна и даже забавна, чтобы не рассказать ее, хотя бы вкратце.
К тому же «Арзамас» - это еще одно поле совместной (пусть даже краткой) деятельности Сергея Уварова и Александра Пушкина.
Но прежде немного предыстории.
Появление «Арзамаса» на общественном горизонте обеих столиц явилось логическим продолжением существования в первой четверти XIX века двух непримиримых литературных лагерей или партий, о чем уже кратко говорилось выше: Шишкова и Карамзина.
К первой принадлежали следующие литераторы «старой» школы: Сам А.С. Шишков, А.С. Хвостов, князь А.А. Шаховской, С.А. Шихматов, отчасти Г.Р. Державин и А.П. Бунина, ко второй – Д.Н. Блудов, Д.В. Дашков, С.С. Уваров, В.А. Жуковский, К. А. Батюшков, П.А. Вяземский, А.С. Пушкин, Д.В. Давыдов и др.
Помимо литературно-лингвистического размежевания между указанными группами существовали и разногласия политические. «Беседа» и ее руководитель Шишков были настолько реакционны, что ни одна книжка «Чтений беседы» не обходилась без восхваления монархической власти.
Уже в первом номере ее был помещен следующий дифирамб царю:
Но где же солнце теплотою,
Где, на каких брегах Скамандр
Пред нашей хвалится Невою,
Коль наше солнце Александр?
Подавляющее же число оппонентов Шишкова, не исключая Уварова, характеризовалось в ту пору либеральным мышлением.
Кроме того, заседания «Беседы» отличались скукой и занудливостью, объясняемой скорее всего преклонным возрастом многих ее членов. Помните у Пушкина: «Угрюмых тройка есть певцов// Шихматов, Шаховской, Шишков…».
Вокруг Карамзина, напротив, собрались молодые задорные и талантливые люди, бойко владеющие пером и языком родных осин.
Противостояние литературных партий так, может быть и продолжалось, если бы «беседчики» не распространили свои нападки с Карамзина на других литераторов его круга. Терпение карамзинистов лопнуло: они тоже решили объединиться для борьбы с противником.
Поводом для создания такого объединения стала премьера комедии князя А. А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды», в которой в пародийной форме был выведен «балладник Фиалкин», читающий слезливо-сентиментальные стихи в манере Жуковского. Пародия задевала и Уварова, также присутствовавшего в комедии под именем гусара Угарова. Возмущение нескольких друзей-карамзинистов, посетивших премьеру, не имело границ.
В ответ на эту постановку Д. Н. Блудов сочинил памфлет на А. А. Шаховского «Видение в какой-то ограде», будто бы изданный обществом ученых людей, проживающих в Арзамасе.
«Писано было отменно забавно, - вспоминал арзамасец Ф.Ф. Вигель, - а для Шаховского с товарищами довольно язвительно. Напечатать было невозможно». Из тех же воспоминаний узнаем, как собственно происходил акт рождения этого объединения.
«В одно утро несколько человек получили циркулярное приглашение Уварова пожаловать к нему на вечер 14 октября. В ярко освещенной комнате, где помещалась его библиотека, нашли они длинный стол, на котором стояла большая чернильница, лежали перья и бумага; он обставлен был стульями и казался приготовленным для открытия присутствия.
Хозяин занял место председателя и в краткой речи, хорошо по-русски написанной, осуществляя мысль Блудова, предложил заседающим составить из себя небольшое общество „Арзамасских безвестных литераторов“. Изобретательный гений Жуковского по части юмористической вмиг пробудился: одним взглядом увидел он длинный ряд веселых вечеров, нескончаемую нить умных и пристойных проказ. От узаконений, новому обществу им предлагаемых, все помирали со смеху; единогласно избран он секретарем его».
Кружок единомышленников и друзей с самого начала поставил себе задачу высмеивать напыщенный стиль «беседчиков». Те собирались в мундирах и при орденах, арзамасцы же намеренно предпочли домашнюю обстановку и раскованную панибратскую манеру общения. Постоянного председателя у «Арзамаса» не было, роль секретаря неизменно исполнял Жуковский: он в шутливых стихах или в прозе вел протоколы собраний. Каждая встреча начиналась чтением протокола предыдущего заседания и заканчивалась ужином с неизменным жареным гусем, который должен был, по словам Ф. Ф. Вигеля, присвоить собранию громкую «славу гусей арзамасских».
В знак дружеской поддержки Жуковского каждый из участников взял себе имя героя той или иной его баллады: Батюшков назвался Ахиллом, Вяземский – Асмодеем, Вигель – Ивиковым Журавлем, Блудов – Кассандрой, Уваров – Старушкой, Жуковский – Светланой, впоследствии вступивший в содружество Пушкин – Сверчком и т. д.
Шутливо-пародийные собрания литераторов проходили под девизом: «Глупцы живут на свете для наших маленьких радостей».
Уваров писал в своих «литературных воспоминаниях»: «Арзамас не имел собственно никакой определенной формы. Это было общество молодых людей (из которых некоторые достигли впоследствии высших степеней
государственной службы), связанных между собой одним живым чувством любви к родному языку, литературе, истории и собиравшихся вокруг Карамзина, которого они признавали путеводителем и вождем своим. Направление этого общества, или, лучше сказать, этих приятельских бесед, было преимущественно критическое. Лица, составлявшие его, занимались строгим разбором литературных произведений, применением к языку и словесности отечественной всех источников древней и иностранных литератур, изысканием начал, служащих основанием твердой, самостоятельной теории языка…».
Серьезности поставленных целей не мешала шутливая форма ведения заседаний.
Прием каждого нового члена в общество представляло собой целый ритуал, обставленный различными шутками и розыгрышами. Самим арзамасцам особенно запомнился прием Василия Львовича Пушкина (родного дяди Александра Сергеевича Пушкина), о чем спустя многие десятилетия вспоминали П.А. Вяземский и М.А. Дмитриев.
Первый так передавал впечатление от этой церемонии: «Когда образовалось Арзамасское общество, пригласили и В.Л. Пушкина принять в нем участие. Притом его уверили, что это общество – род литературного масонства и что при вступлении в ложу нужно подвергнуться некоторым испытаниям, довольно-таки тяжелым. В.Л. Пушкин, который уже давно был настоящим масоном, легко и охотно согласился…Тут воображение Жуковского разыгралось… Он придумал и устроил разные мытарства, через которые новобранец должен был пройти. Тут пошли в дело и в символ и «Липецкие Воды» Шаховского, и «Расхищенные Шубы» его, и еще Бог весть что…».
У Дмитриева описано все с большими подробностями: «…Это происходило в доме С.С. Уварова. В.Л. Пушкина ввели в одну из передних комнат, положили его на диван и навалили на него шубы всех прочих членов. Это значило, что новопринимаемый должен вытерпеть, как первое испытание, шубное прение, т.е. преть под этими шубами (намек на комедию Шаховского «Расхищенные Шубы»).
Второе испытание состояло в том, что, лежа под ними, он должен был выслушать чтение целой французской трагедии какого-то француза, петербургского автора, которую и читал сам автор. Потом с завязанными глазами водили его с лестницы на лестницу и привели в комнату, которая была перед самым кабинетом. Кабинет, в котором было заседание и где были собраны члены, был ярко освещен, и эта комната оставалась темной и отделялась от него аркой с оранжевой, огненной занавеской. Здесь развязали ему глаза – и ему представилось посередине чучело, огромное, безобразное, устроенное на вешалке для платья, покрытой простыней. В.Л. Пушкину объяснили, что это чудовище означает дурной вкус, подали ему лук и стрелы и велели поразить чудовище. Василий Львович (надобно вспомнить его фигуру: толстый, с подзобком, задыхающийся и подагрик) натянул лук, пустил стрелу и упал, потому что за простыней был скрыт мальчик, который в туже минуту выстрелил в него из пистолета холостым зарядом и повалил чучело.
Потом ввели Василия Львовича за занавеску и дали ему в руки эмблему Арзамаса, мерзлого арзамасского гуся, которого он должен был держать в руках во все время, пока ему говорили длинную приветственную речь. Речь эту говорил Жуковский. Наконец, поднесли ему серебряную лохань и рукомойник умыть руки и лицо, объясняя, что это прообразует «Липецкие Воды», комедию кн. Шаховского. Все это происходило в 1816 или 1817 году…».
По принятому в «Арзамасе» обычаю каждый вновь вступивший помимо испытаний должен был произносить вступительную речь – “похвальное слово кому-нибудь из литературных «покойников»”. Поскольку своих «покойников» не имелось, решено было их «напрокат заимствовать из числа членов Беседы или Академии».
С.С. Уваров (в арзамасском крещении «Старушка»), ставший членом общества «официальным порядком» одним из первых, на заседании 25 ноября 1815 года в качестве объекта своей похвальной речи выбрал поэтессу Анну Петровну Бунину – почетного члена «Беседы Любителей русского слова».
Речь его представляла собой образец пародийного рассказа о трагической любви бедной юной девы (Буниной) к седому старцу (Шишкову). В мастерски построенном поэтическом повествовании была использована древняя легенда о греческой поэтессе Сафо и ее возлюбленном Фаоне.
Перед слушателями речи представала нежная и скромная Певица, которая «с самой колыбели почувствовала влияние гениев и вздрагивала при имени седого деда». Взрастая, юная Певица, она же Сафо, даже «играя в снежки или в салазки,…твердила его неподражаемые стихи и вкушала радость многу».
И настал момент, когда, «узрев в первый раз седого деда, она бросилась в его объятия и страстным голосом сказала: Он мой! Я его! – восторг сих согласных душ может только уподобиться восторгу прародителей наших (т.е. Адама и Евы – Н.С.)…Таким образом летели годы, Сафо и Фаон жили одною душою, увлекались одним чувством, писали одним пером. Уверяют даже, что красноречивый старец рукою, призывавшею на брань народов и царей, нежно прижимал к сердцу страстную Певицу и – чинил ей иногда перья. Любезная простота нравов! Тебя не знает, кто не чтит Беседу!».
Но настал момент, когда сладострастный старец не устоял против появившейся неизвестно откуда Сарматской Прелестницы и предпочел ее сиротной Певице.
Печальная повесть любви заканчивалась тем, что бедная певица, не выдержав измены седого Старца, топится в море. В изложении Уварова это выглядело так: «…вдруг лицо Певицы успокоилось и озарилось небесной радостью. Она подошла к краю челнока; прочитала вслух две страницы из Разговоров о словесности и, обняв в последний раз своих многочисленных чад (т.е. сборники своих стихов – Н.С.) вместе с ними бросилась в море…».
Этой блистательной речи посвящены специальные исследования. Литературоведы обращают внимание на обилие в ней отсылок к классическим произведениям античных и средневековых авторов, а также намеков и подтекстов, понятных лишь современникам, искушенным в литературной полемике тех лет. Не только арзамасцам, но и самим литературным староверам – «шишковистам» были видны в ней поставленные и с успехом достигнутые цели: всяческого посрамления Шишкова с его изысканиями корней словес и ненавистью к просвещению, а также всевозможной защиты творчества Карамзина.
Столь продолжительный экскурс в историю литературного кружка «Арзамас» предпринят нами с целью на примерах показать, насколько Сергей Уваров был одарен творческим талантом и литературным вкусом.
Пушкин из стен Лицея рвался принять участие в литературной борьбе того времени. В сущности, он и из царскосельского затворничества вносил свою посильную лепту в эту борьбу. Стихи его, посылаемые друзьям в письмах, переписывались и распространялись по знакомым. К примеру, Вяземскому он направил стих, в котором есть такие строки:
Блажен, кто с добрыми друзьями
Сидит до ночи за столом
И над славенскими глупцами
Смеется русскими стихами …и т.д.
Понятно, что «славенскими глупцами» Пушкин именует незадачливых «беседчиков». В том же письме он жалуется: «Безбожно молодого человека держать взаперти и не позволять ему участвовать даже и в невинном удовольствии погребать покойную Академию и Беседу губителей российского слова».
Начинающему поэту не терпелось вступить в «Арзамас», и осенью 1817 г. он вошел в его состав под арзамаским именем Сверчок.
Там, в «Арзамасе», скорее всего и состоялось знакомство Пушкина с Уваровым. И, насколько известно, у Сверчка-Пушкина тогда еще не было причин не ладить со Старушкой-Уваровым. Более того, тогдашний Уваров, вполне мог расположить к себе Александра Сергеевича, как расположил ранее многих пушкинских знакомых.
Вот, например, какое стихотворение посвятил Уварову поэт и тоже арзамасец, Константин Батюшков в 1817 г.:
‹С. С. Уварову›
Среди трудов и важных муз,
Среди учености всемирной
Он не утратил нежный вкус;
Еще он любит голос лирный,
Еще в душе его огонь,
И сердце наслаждений просит,
И борзый Аполлонов конь
От муз его в Цитеру носит.
От пепла древнего Афин,
От гордых памятников Рима,
С развалин Трои и Солима,
Умом вселенной гражданин,
Он любит отдыхать с Эратой,
Разнообразной и живой,
И часто водит нас с собой
В страны Фантазии крылатой.
Ему легко: он награжден,
Благословен, взлелеян Фебом;
Под сумрачным родился небом,
Но будто в Аттике рожден.
У Сергея Семеновича в то время «еще горел в душе огонь» и «еще любил он голос лирный». Это многозначительное «еще» Батюшкова, как далее убедимся, оказалось провидческим.
Между тем, помимо литературы Уварова привлекают научные исследования. В 1816 г. за «Опыт об элевсинских таинствах», наделавший «много шума в ученом мире», его избрал своим почётным членом Институт Франции. В этой первой в то время учёной корпорации Европы иностранных почётных членов тогда было меньше десяти. Ученые заслуги Уварова были оценены и другими зарубежными научными сообществами. В 1812 г. он был избран членом Геттингенского общества наук, в 1816 г. – Французской академии надписей и словесности – кстати, первым и единственным из русских ученых. Кроме того, он состоял членом Королевского общества наук в Копенгагене, Королевского исторического общества в Мадриде, Королевского общества в Неаполе, членом-корреспондентом Греческой академии наук, членом Афинского общества изящных искусств и др. При этом, забегая вперед, отметим, что за свою жизнь Уваров был членом около ста отечественных и зарубежных обществ и академий.
В январе 1818 г. в неполные 32 года С. С. Уварова назначают президентом Императорской Академии наук. Вступив в должность, Сергей Семёнович «не нашёл следов благоразумного хозяйственного управления» в академии и занялся реорганизацией её структуры, а именно - полной, по его словам, организационной перестройкой. Од¬ним из первых шагов нового президента стало открытие в 1818 г. Азиатского музея, первого российского научно-исследовательского центра в области востоковедения. Так, отчасти воплотилась его мечта об Азиатской академии.
Не забыл он и о литературных друзьях и учителях. Уже 28 января по его предложению почетным членом Академии наук был избран «историограф Российской империи» Н.М. Карамзин.
Пушкин без сомнения не мог наряду с последовавшими нововведениями не приветствовать и это – Карамзин также был его учителем и старшим другом. Вообще, надо сказать, что круг знакомых в то время у Уварова и у Пушкина был достаточно схожим. Встречаться они могли, помимо заседаний Арзамаса, на квартире у братьев А.И. и Н.И. Тургеневых.
Известно, что в середине марта 1820 г. молодой поэт читал там в присутствии Уварова свое стихотворение.
В отличие от Карамзина Пушкин был тогда разве что «почетный гражданин кулис» (прочие «почетные гражданства» ждали его еще впереди). Однако и в любви к театру новый президент Академии наук, пожалуй, не уступал ему. Современники вспоминали, что он даже сам когда-то играл в домашних спектаклях в салоне «страстного любителя искусств и литературы» директора Публичной библиотеки А.Н. Оленина. Кстати, и в этом хлебосольном доме наверняка встречались Пушкин и Уваров.
Окончание следует